Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

Семья Булгаковых была более дружна. А эксцентричный, всесторонне талантливый Михаил стал смыслом жизни Таси. Она готова была ему прощать даже то, что ранило ее сердце, наверное, потому, что больше любят тех, кто невольно обижает тебя, ранит твою душу. И Тася не дала ни одному конфликту разрастись, делала вид, что ничего особенного не происходит. Но сегодня, после того как миновал кризис, она сердцем почувствовала, что Миша любит ее, не так безудержно, как в юношеские годы, а серьезно, даже божественно, он понял, что она значит в его жизни, и назвал ангелом. Только одного не ощутила Тася – говорит-то это искренне, но с некоторой долей иронии, свойственной ему. Он называл ее ангелом и в другие дни. Она не противилась столь высокому званию. Она спасла от гибели мужа, была им любима и поэтому счастлива. Она даже придумала, как помочь ему в литературной работе, которая постепенно, но верно овладевала всеми его помыслами, всем существом. Тася вдруг вспомнила, что литература в какой-то мере помогла им обоим, когда она получила известие от Саши Гдешинского, что Миша настолько страдает в разлуке с любимой, что готов застрелиться. Ведь письма Мише, полные чувств и нежности, она писала, выбирая слова, а иногда и целые фразы, из любовных рассказов и повестей. Тогда у нее, гимназистки, конечно, не хватало собственного опыта в любовной переписке, и честно говоря, она не была еще столь увлечена им, как он ею. Она должна была спасти юношу, и спасла, может быть, будущего великого писателя. А то, что он будет сильным литератором, она вскоре почувствует по нападкам завистников на первые же его произведения, уже в советской прессе.

Последняя кризисная ночь прошла в бесконечных страданиях Михаила. Он бредил, называя неизвестные Тасе имена, требовал, чтобы его отправили в Париж. Она поправляла ему подушку – он кричал: «Жарко!», измял простыню, называя ее пустыней с раскаленным песком. Градусник опять зашкаливало. Тася, предупрежденная врачом, знала, что надо перетерпеть приступ, возможно последний. Так и случилось. К утру температура упала, жар прошел. Миша спал, но лицо его было настолько бледно-серым и тело безжизненным, что Тася едва не бросилась за врачом, но, с трудом найдя пульс у Миши, немного успокоилась. Она обхватила его голову, поцеловала в губы. Миша открыл глаза, удивленно огляделся и снова закрыл их. Что-то хотел сказать, но не было сил. Слабость измученного болезнью организма проявлялась в том, что он объяснялся с Тасей только ей понятными знаками. Она принесла ему воды. У него не хватило сил приподняться. Пришлось поить его, выжимая ему в рот воду из чистой намоченной тряпочки. Он благодарно посмотрел на Тасю, и вдруг она почувствовала, что немеет ее тело, сон сковывает сознание и через минуту-другую она не выдержит, уснет тоже, а надо было идти на рынок. Купить Мише продукты, фрукты, поддержать его ослабевший до предела организм. Тася подошла к шкафу и достала из шкатулки золотую цепь – свадебный подарок родителей, хотела надеть цепь на шею, чтобы напоследок полюбоваться ею, но раздумала.

Ювелир долго рассматривал редкое по размерам и исполнению произведение искусства.

– Очень красивая цепь! – причмокнул он губами. – Ею можно дважды обвить вашу шейку.

– Можно было, – кивнула Тася.

– Вы продаете ее? – загорелись глаза ювелира. – Но я не могут дать вам за нее подходящую цену. Столько было уезжающих за границу… Столько украшений везли люди… Просили за золото и бриллианты деньги, чтобы переправиться в Тифлис. А цепь – изумительная. Что же делать? Вы знаете, что красные уже в городе?

– Слышала выстрелы…

– В конце Александровского проспекта кто-то до сих пор строчит из пулемета. Я не успел бежать… Наверное, сглупил. Не знаю, что будет при большевиках. Жена говорит, что они в первую очередь ликвидируют частную собственность, реквизируют у меня украшения, добытые годами, и закроют мою лавчонку. А как вы думаете?

– Я хочу продать вам свою золотую цепь.

Ювелир, любуясь цепью, перебирал ее руками.

– Изумительная вещица. Ее обязательно заберут красные. В первую очередь. Какой дурак, да еще нахал и с ружьем в руках, откажется от такой прелестной вещицы, – сказал ювелир и прищурил глаза. – Боюсь, что не смогу приобрести ее у вас.

Тася вздрогнула. Ей были необходимы деньги. Ювелир почувствовал это и опять причмокнул губами:

– Жаль портить такое произведение искусства. Я… в нынешних условиях могу купить у вас эту цепь только как золотой лом.

– Что? При чем здесь лом? – не поняла Тася.

– Я переплавлю цепь в слитки золота. Увы, другого выхода у меня нет, барышня. Соглашайтесь, пока не передумал.

Тася покачала головой:

– Это память родителей. Снимите несколько звеньев и делайте с ними что хотите, а всю цепь я решила не продавать.

Ювелир скорчил недовольную гримасу. Он очень хотел заполучить эту вещицу и знал путь, по которому мог переправить ее в Стамбул, но отступать было поздно.

– Ладно, – согласился он, – сделаем, как вы просите.

Он вышел в соседнюю комнату, и Тася услышала неприятный режущий звук ручного станка.