Михаил Булгаков. Три женщины Мастера

– Люди отказываются от самих себя, настолько ими овладел страх перед новой властью. Она даже не считается с иностранными подданными: «На ходатайство персидского консула об освобождении от реквизиции бань Сулейман-Бекова и Андреева ревком ответил так: все иностранные подданные, причисленные к классу буржуазии, должны подчиняться всем решениям РКП, почему бани от реквизиции не освобождаются».

– Вы очень хорошо сделаете, если напишете пьесу, о которой говорили, – произнес Беме, – вам будут меньше трепать нервы, и соответственно – вашей милой супруге. К тому же вы заработаете кучу денег!

– Я уже собрала черновой материал для этой пьесы. Местные обычаи, – с гордостью говорит Тася.

– Но этого мало, – вздыхает Михаил, – я не знаю в достаточной мере местные быт и историю.

– Я вам помогу найти знающего соавтора, если позволите, – предлагает Беме, – у меня есть на примете интеллигентный человек, присяжный поверенный Пензуллаев. Хотя он по национальности и кумык, но хорошо знаком с жизнью осетин и ингушей.

– Буду вам благодарен, – говорит Михаил, прощается с Беме, спешит в свой Подотдел, где он, оказывается, уже переведен из литературной секции в театральную. Михаил внешне спокоен, но, как обычно, в трудной ситуации повышается его активность. Тут же вступив в новую должность, 28 мая Булгаков составил такое письмо:

«В осетинский отдел наробраза. Прошу Вас в срочном порядке доставить нам списки осетин, желающих заниматься в Народной драматической студии сценического искусства. Студия начнет функционировать на днях.

За зав. Подотделом искусств М. Булгаков».

Тася осталась дома одна с тревожными мыслями. Она боится открыть очередной номер «Коммуниста», зная, что в каждой газете помещается покаянное письмо, автор которого не только отказывается от своего прошлого, но и проклинает его:

«Настоящим заявляю, что еще с середины мая прервал всякую связь с партией С. Р. и с октября стал работать в коммунистической ячейке. Причина ухода одна – жизнь гигантскими шагами пошла вперед. С. Р. застыли на месте и превратились в жалкий тормоз, превращаясь в контрреволюционеров. Знамена С. Р. забрызганы кровью своих же братьев. Под такими знаменами никто не должен оставаться. 11 мая 1920 г.

А. Попов».

Последующее сообщение повергло Тасю в шок. Генералы-ветераны Брусилов, Гутор, Забончковский и другие опубликовали воззвание, выражая готовность положить жизнь за Советскую Россию в борьбе с Польшей, и уже привлечены к делу обороны в качестве членов Особого совещания Реввоенсовета республики. Астахов насмешливо комментировал их решение: «Даже контрреволюционные по своей природе слои врагов заговорили революционным языком».

Борис Ричардович успокаивал Михаила и Тасю тем, что положение во Владикавказе лучше, чем в других местах. От белых офицеров требуют только регистрации в особом отделе Десятой Армии, а не ставят без разбора к стенке, дают работать, даже при ревкомах, как Мише в Подотделе искусств. Проявляются даже зачатки законности. В местный ревком поступают анонимные письма за подписями «красноармеец», «хлебопашец» и другими с доносами на якобы контрреволюционеров, окопавшихся в советских учреждениях. Ревком решил, что все сообщения о контрреволюционерах должны быть подписаны, авторы писем должны полностью указать свои адреса, иначе их письма рассматриваться не будут. А в мае 1920 года выездная сессия Военного трибунала республики, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по ответственности командира конного корпуса Думенко и его штаба, установила, что комкор Думенко, начальник штаба Абрамов, начпрод Блехерт, комендант штаба Колпаков и начальник снабжения Кравченко вели систематическую юдофобскую и антисоветскую политику, ругая советскую власть и обзывая ответственных руководителей Красной армии «жидами», всячески подрывая их авторитет в глазах несознательных кавалеристов, убили политкомиссаров Захарова и Микеладзе. Решено лишить обвиняемых орденов, почетных званий красных командиров и расстрелять. Обо всем этом рассказал молодым супругам Беме.