Михаил Булгаков в Художественном театре

А. Смелянский Михаил Булгаков в Художественном театре

Несколько слов о Михаиле Булгакове, Художественном театре и той книге, которую открыл читатель

С тех пор, как искусство Булгакова вошло в жизнь и литературный обиход, как будто что-то прибавилось к нашему зрению, восприятию и переживанию жизни. Когда опутывает какая-нибудь житейская «чертовщина», когда обнаруживаешь странные совпадения, чудесные превращения, пропажи или мистификации, непременно помянешь автора «Мастера и Маргариты»! Во всяком случае, мой собственный опыт общения с Булгаковым это нехитрое наблюдение подтверждает. Говорю «общения с Булгаковым», потому что с этим писателем для меня связан мир моего детства и юности. Булгаков — это Москва 30-х годов, довоенная, москвошвейная. Это мир родных арбатских переулков, это дом в Нащокинском, в котором жили мои друзья Женя и Сережа Шиловские, дети Елены Сергеевны Булгаковой. Самого хозяина дома, конечно, не помню, но осталась в памяти атмосфера прекрасной, веселой, интеллигентной семьи, помню даже желтый плакат, который вывесил для обозрения Михаил Афанасьевич: «Водка — враг, сберкасса — друг». Не имел я тогда никакого понятия ни о «Днях Турбиных», ни о «Мольере», ни о самом главе этого дома, который, судя по всему, именно в те годы перед войной заканчивал работу над книгой, которую мы все прочитаем много лет спустя. Просто булгаковский дом оказался частью жизни, «предвестием» встречи с Художественным театром, как и старомхатовский дом Калужских всё в тех же арбатских переулках. Нащокинский потом переименуют в улицу Фурманова, а дом, в котором жили Булгаковы, снесут. После войны Елена Сергеевна переедет на Суворовский бульвар, и я буду бывать в ее доме, где в образцовом порядке сохранялись булгаковские рукописи в старинных шкафах красного дерева. Каким-то чудом сохранялся дух дома, его традиции и устои, на овальном столе стояла все та же бронзовая лампа с абажуром, а на кухне висел незабвенный булгаковский плакатик, популярно объясняющий, кто наш друг и кто враг. А потом, спустя годы, по странному стечению обстоятельств, я поселился тоже на Суворовском бульваре, прямо по соседству с домом Елены Сергеевны. В начале 60-х годов в жаркий летний день она усадила меня за чтение рукописи толстого романа, о котором никто тогда еще и не слыхал. Роман назывался необычно, по-старинному: «Мастер и Маргарита». Летний зной и жара почему-то стали для меня неотделимыми от этой книги, которую теперь, кажется, знает весь цивилизованный мир.

Давно уже нет на свете Елены Сергеевны, еще раньше, в середине 50-х годов, умер Женя Шиловский, а не так давно и Сергей. Говорят, умер от уремии, той самой болезни, что унесла жизнь и самого Булгакова, хотя он был Сергею не родным, а приемным отцом…

«Булгаковское» вошло в душу и осталось каким-то слитным воспоминанием детства, завязью жизни. Потом на это наслоились впечатления от книг и пьес Булгакова, рассказы знаменитых мхатовских «стариков», друзей писателя. Они любили вспоминать несравненный булгаковский юмор, его устные рассказы, горевали, как много было ему недодано в мхатовских стенах. А потом все мы, и те, кто были сверстниками Булгакова, и те, кто его совсем не знали, стали свидетелями поистине замечательных событий. Начиная с 60-х годов одна за другой выходят несколько булгаковских книг, возвращаются на сцену его основные пьесы — и открывается посмертная жизнь писателя, которая будто решила доказать справедливость им же сказанных слов о судьбе рукописей. И когда эти «не сгоревшие» рукописи стали гордостью отечественной культуры, возникла необходимость многое пересмотреть и в отношениях Булгакова с Художественным театром. Его судьба в МХАТ предстала не просто как частная тема истории Художественного театра, но, если хотите, как тема коренная и магистральная. Коренная, потому что в ней открывается важнейшая проблема взаимоотношений театра и литературы, потому что здесь яснее, чем где-либо, видишь подтверждение мыслей основателей МХТ, которые полагали, что без связей с настоящей большой литературой театр задыхается и вырождается.