Михаил Булгаков в Художественном театре

Сразу же вслед за гимном, из которого изъято имя существительное, Николка запевает: «Из темного леса навстречу ему…» – и остальные подхватывают пушкинские душу бередящие строки.

Так был заявлен «тезис», с этим настроением вглядывались Турбины в свой «жребий».

В четвертом действии Булгаков повторяет сцену, но зеркально, перевернуто. Во второй картине Николка завершал, здесь он, калека, начинает, притом соединяет пушкинские строки со словами ликвидированного гимна:

«Скажи мне, кудесник, любимец богов,

Что сбудется в жизни со мною?

И скоро ль на радость соседей-врагов

102

Могильной засыплюсь землею?

Так громче, музыка, играй победу,

Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!»

Во время репетиций актеры придумали репризу Мышлаевскому. «На пробу» он предлагал новое имя существительное: «Так за Совет Народных Комиссаров…» и все, кроме Студзинского, как и во второй картине, подхватывали: «Мы грянем громкое «Ура! Ура! Ура!»

Студзинский возмущен, Лариосик в восторге. Елена и Шервинский готовятся к свадьбе. Сверкает украшенная елочка. Музыкальной репликой Николки веселье опрокидывается и вскрывается суть ситуации: «Из темного леса навстречу ему / Идет вдохновенный кудесник…»

Все то же ожидание. Все та же тревога. И все тот же Пушкин. Булгаков завершает тему предсказанием пушкинского волхва, ничуть не изменяя собственному «правдивому и свободному» языку. Строй драмы равнялся на пушкинскую объективность.

Так завершилась работа над пьесой. Ящерица осталась живой. Спектакль шел к публике.

Последние тексты Булгаков диктовал прямо на машинку Ольге Сергеевне Бокшанской, секретарю Немировича-Данченко и сестре своей будущей жены Елены Сергеевны. Бокшанская была в театре важным лицом, и чем дальше, тем больше. Она обладала даром четко схватывать театральную ситуацию и излагать ее существо. В 1933 году, получив от Бокшанской письмо из Ленинграда, где МХАТ находился на гастролях, Булгаков оценит его следующим образом: «Настоящее театральное письмо – все совершенно ясно».

В сентябре 1926 года Бокшанская отправляла такие «настоящие театральные письма» Немировичу-Данченко в Америку. Секретарь рапортовала аккуратно, ничего не пропуская. Письма сохранились. В них правдивая хроника последних трех недель перед премьерой «Турбиных».

3 сентября Бокшанская сообщает, что ее «с неделю теребят «директора», считая, что ей пора «приниматься за свою работу, а не писать с Булгаковым».

10 сентября Бокшанская пишет о перемене названия пьесы и об окончании работы над текстом: «Сейчас пьеса уже сдана автором в переделанном виде, репетируется и будет показана с исправлениями, но будут ли приняты эти изменения, никто не знает».

103

17 сентября, в пятницу, назначается первая открытая генеральная репетиция. На нее приглашены рабкоры, представители Реперткома и свои, студийные, «за исключением 2-го МХАТ и III Студии, которые смотрят на наши репетиции как на готовый спектакль».

Это, конечно, слова и распоряжение Станиславского. Перед генеральной он ведет репетиции, вникает во все детали: просит «отдавать контрамарки самым близким родственникам и ни в коем случае не артистам других театров и не лицам, причастным к искусству и прессе».

В марте, накануне показа актерского прогона в зале комической оперы Станиславскому, турбинцы прошли всю пьесу по сквозному действию, в страшном волнении перед ответственным экзаменом.

Теперь в таком же волнении был сам Станиславский. Накануне генеральной Константин Сергеевич собрал исполнителей «и установил по линии пьесы все психологические моменты», зафиксировал все мизансцены. Экзамен предстояло держать ему самому.

Пятница оказалась несчастливой. Станиславский на генеральной не был, потому что вечером играл Астрова на открытии Малой сцены. Лужский тоже не мог присутствовать на обсуждении – играл Серебрякова в том же «Дяде Ване».

В письме Бокшанской полный отчет об этой пятнице:

«Репетиция была сыграна прекрасно и имела громадный успех. Не обошлось без слез в публике – очень уж трогательно играют Турбиных Хмелев и Кудрявцев. Тотчас же после репетиции члены Реперткома (Пельше не было, но был Блюм) и рабкоры собрались у нас, в комнате правления». Далее Бокшанская передает решение Блюма, которое он объявил «Судакову и другим, что в таком виде пьеса на афишу поставлена быть не может. Судаков спросил: «Что же, нужны какие-либо поправки или совершенная ломка построения всей постановки?» и ему ответили, что именно надо все сломать и переделать. Конечно, такой финал репетиции взволновал всех…».

Это «настоящее театральное многоточие» поставлено Бокшанской, чтобы адресат мог пережить паузу и почувствовать, что происходит в Проезде Художественного театра.

Блюм, конечно, ничего не решал, к тому же его точка зрения была заведомо известной. Владимир Иванович

104