Михаил Юрьевич Лермонтов

Желания Арбенина столь же туманны, как сердечная тревога Демона. Злоба приводит его к преступлению; дружба и любовь сведены либо к расчету, либо к праздной забаве. Он испытал «все сладости порока и злодейства», и не осталось ни одного чувства, за которое мог бы ухватиться, которое могло бы убедить его, что еще стоит жить на свете. Как видим, настроение совсем сходное с настроением Демона до его встречи с Тамарой.

У Арбенина есть своя Тамара: его, как Демона, обновила любовь, такая же страстная, хотя более глубокая; любовь эта гибельна, как и любовь отверженного духа.

В этой любви заключено все эгоистическое счастие Арбенина. С ее исчезновением исчезает и последняя нить, привязывавшая этого человека к жизни.

Да и «что такое жизнь»?

жизнь вещь пустая.
Покуда в сердце быстро льется кровь,
Всё в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И всё вокруг темней, темней!
Что жизнь? давно известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое – рожденье! где второе —
Ужасный ряд забот и муки тайных ран,
Где смерть – последнее, а целое – обман!

Лермонтов, отнимая у своих героев одно за другим все чувства, за которые душа цепляется в любви к жизни, отнял и у Арбенина последнюю приманку существования; он отнял у него его семейное счастье, которое погибло в страшной катастрофе.

В решении великого вопроса о примирении идеалов с жизнью поэт возвращался к тому, с чего начал. Мы видели, как он, не будучи в силах помирить свои желания и мечты с действительностью, делал часто слишком мрачный и грустный вывод из малого житейского опыта. Мы встречались уже с таким пессимистическим выводом в детских и юношеских произведениях Лермонтова. В лице Арбенина, героя «Маскарада», этот вывод является теперь перед нами как итог целого нового периода жизни поэта в Петербурге. Выслушав исповедь Арбенина, злого, отчужденного от всех и эгоистичного человека, мы можем сказать, что целые четыре года жизни (1832–1837) прошли для Лермонтова бесплодно и не дали его чувствам и мыслям никакого нового направления.

Этическая загадка жизни оставалась загадкой, и поэт опять не решил ее, а разрубил. Мучимый все теми же вопросами – после тщетной попытки заглушить их шумом молодого разгула и светской болтовни – Лермонтов уставал. Когда он пожелал воплотить в одном типе все свои душевные тревоги, он создал Арбенина, житейская философия которого свелась к отсутствию всякого хотения. Герой был одинок, мрачен, не имел никаких привязанностей, кроме единой – своей любви к жене; он был чужд всем вопросам жизни, был совсем лишний человек без желаний в настоящем, с одной лишь памятью о греховном прошлом.

VI

Весь запас душевных движений героя был исчерпан, и нужно было заставить звучать новую струну его сердца, чтобы спасти его речи и поступки от бесплодных повторений и скучного однообразия. Лермонтов сознавал это, но вместе с тем ощущал, что в нем нет того нового чувства, которое могло бы помочь ему сказать новое слово.

Все гневные чувства были уже изведаны – и злоба, и чувство мести, и презрение, и ощущение полного одиночества.

Слова гнева и печали ожидали своей поправки в словах любви. Но чтобы возвыситься до этой любви, поэту нужно было вновь перерешить все вопросы, трудные и неотвязные, которые окутали его душу таким мраком.

И Лермонтов принялся за их пересмотр.

Неожиданная смерть прервала эту работу в самом начале.

Начался же этот пересмотр под свежим впечатлением кончины Пушкина.

Последние годы

I

Стихотворение, написанное Лермонтовым на смерть Пушкина, было такою же неожиданностью, как и несчастие, постигшее Россию 29 января 1837 года.

До сих пор во всех своих произведениях Лермонтов был почти исключительно занят самим собою, своим внутренним миром. Смерть Пушкина нарушила обычное течение его дум, и он отозвался на народное горе с такой искренностью, что даже хорошо знавшие его люди не хотели верить правдивой силе его гнева и не могли понять его раздражения. Нервное напряжение поэта было в эти печальные дни так сильно, что он слег в постель, а как сильно было его негодование, знает каждый, кто хотя один раз прочел знаменитое стихотворение. Припомним его последние строфы, в которых гнев Лермонтова достигает высшего напряжения.