Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Помолясь в храме, общество вернулось в гостиницу пообедать и отдохнуть. Все говорили, суетились, только Лермонтов, углубившись в самого себя, не принимал участия в общем веселье. Он стоял поодаль на коленях и, положив бумагу на стул, что-то писал. Верный своему обыкновению, он передал бумаге впечатления и думы, занимавшие его:

У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Бессильный, бледный и худой
От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку.
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Навек обмануты тобою [т. I, стр. 125].

В Воскресенском монастыре на стенах жилища Никона Лермонтов начертил два стихотворения, рисующие занимавшие его думы.

Да, несмотря на внешнюю веселость и проказы, грустные думы таились в молодой душе поэта:

Пора уснуть последним сном…
Довольно в мире пожил я,
Обманут жизнью был во всем,
И ненавидя, и любя [т. I, стр. 203].

Это стихотворение писано на обороте последнего листа черновой тетради, принадлежащей к рассматриваемой эпохе. Всего же яснее внутреннее состояние молодого поэта, которое старались мы проследить в этих двух главах, выразилось в стихотворении, писанном «11 июня 1831 г.» и так же озаглавленном:

Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщения света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны
Я этими мгновеньями…

Никто не дорожит мной на земле,
И сам себе я в тягость, как другим.
Тоска блуждает на моем челе.
Я холоден и горд, и даже злым
Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нем заключено?
Огонь иль сумрак там – ей все равно!

Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна;
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.
Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог;
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят от того [т. I, стр. 165].

Мысли о смерти постоянно тяготеют над ним:

Я предузнал мой жребий, мой конец,
И грусти ранняя на мне печать,
И как я мучусь, знает лишь Творец;
Но равнодушный мир не должен знать.

Хотя тут несомненно влияние Байрона, но нельзя не видеть и пережитого и перечувствованного самим поэтом. Часть этого стихотворения вошла в драму «Странный человек» [т. IV, стр. 198], которая, по признанию самого автора, имеет чисто автобиографическое значение.

Часть II Стремления и тревоги молодости (период брожения)

Глава VII Университетские годы