Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Лермонтов писал свои поэмы и рассказы в «Школьной Заре» обыкновенно под псевдонимом «граф Диарбекир». Но встречаем и псевдоним «Степанов». В № 4 «Школьной Зари»[131] помещены принадлежащие перу Лермонтова «Уланша», «Госпиталь», два небольших стихотворения и прозаический рассказ (описание одного путешествия), – все пьесы такого рода, какие известны каждому из воспитывавшихся в закрытых заведениях. В одном стихотворении (оде) Лермонтов в общем духе таких пьес перебрал часть начальствующего персонала[132].

В «Уланше», самой скромной из этих поэм, изображается переход конного эскадрона юнкерской школы в Петергоф и ночной привал в деревне Ижоры. Главный герой похождения – уланский юнкер «Лафа», посланный вперед квартирьером. Героиня – крестьянская девушка [т. II, стр. 162].

В «Госпитале» описываются похождения товарищей-юнкеров: того же Поливанова, Шубина и князя Александра Ивановича Барятинского.

Еще раньше этого в одном из номеров «Школьной Зари» был помещен Лермонтовым «Петергофский праздник». В этой грязноватой поэме главным действующим лицом изображен юнкер лейб-кирасирского полка Бибиков.

Все эти произведения Лермонтова, конечно, предназначавшиеся лишь для тесного круга товарищей, проникали, как мы уже говорили, за стены школы, ходили по городу, и те из героев, упоминавшихся в них, которым приходилось играть непохвальную, смешную или обидную роль, негодовали на Лермонтова. Негодование это росло вместе со славой поэта, и, таким образом, многие из его школьных товарищей обратились в злейших его врагов. Один из таковых – лицо, достигнувшее потом важного государственного положения, – приходил в негодование каждый раз, когда мы заговаривали с ним о Лермонтове. Он называл его самым «безнравственным человеком» и «посредственным подражателем Байрона» и удивлялся, как можно им интересоваться до собирания материалов для его биографии. Гораздо позднее, когда нам попадались в руки школьные произведения нашего поэта, мы поняли причину такой злобы. Люди эти даже мешали ему в его служебной карьере, которую сами проходили успешно.

Одно только произведение выходит из ряда эротических сочинений школьного периода – это «Хаджи-Абрек». Лермонтов написал его под влиянием воспоминаний о Кавказе и внес в поэму мотивы и строфы из «Каллы», «Аула Бастунджи» и даже «Измаил-Бея», так что она скорее принадлежит прежним годам литературного творчества поэта[133]. Николаю Юрьеву удалось как-то тайком от Михаила Юрьевича отвезти поэму – вероятно, в сделанной им копии – в «Библиотеку для чтения». Юрьев, хорошо читавший стихи, прочел ее Сенковскому, который остался доволен поэмой и поместил ее в следующем году в своем журнале, за подписью автора. Это было первое явившееся в печати произведение Лермонтова, который, впрочем, был очень недоволен ее помещением в журнале.

Михаил Юрьевич сам желал увериться, насколько серьезен его талант. Он, очевидно, еще не доверял себе и желал узнать мнение компетентных людей. Около этого времени другой товарищ его, Цейдлер, приносит, с дозволения поэта, тетрадку его стихотворений к А. Н. Муравьеву (автору «Путешествия по святым местам»), желая узнать его мнение о них; но только тогда, когда услышал одобрительный отзыв, решился назвать Лермонтова. Это было основанием знакомства двух писателей.

Несмотря на запрещение высшего начальства, многие офицеры были в дружеских отношениях с юнкерами. Таков был, например, штаб-ротмистр Клерон, французский уроженец Страсбурга. Его любили более всех. Он был очень приветлив, обходился с юнкерами по-товарищески, острил, говорил каламбуры. Над ним добродушно посмеивались, и Лермонтов в четверостишии задел одновременно и его, и товарища, князя Шаховского[134]. Но вообще Лермонтов редко посещал начальствующих лиц и не любил ухаживать за ними. Так, он неохотно ходил и к командиру эскадрона, полковнику Алексею Степановичу Стукееву, женатому на сестре знаменитого композитора М. Н. Глинки, несмотря на то что в это время сам Глинка часто бывал у Стукеевых, где жила его невеста, а Лермонтов интересовался музыкой и сам был не без музыкального таланта. Но он вообще как-то дичился, хотя этого и не высказывал. Того, что ему было дорого, он не открывал, а дурачиться не всегда было удобно.