Михаил Карпов

Она широко улыбнулась, еще раз осмотрела меня, чуть прищурив глаза, и, медленно кивая, сообщила:

– Да, нравишься. Вон какие крепкие руки, все в венах, сильные, наверное! Такими руками как сожмешь… женщина и растает!

– Пегги, Пегги! Что ты! При начальнике соблазнять автора?! Как тебе не стыдно?! – Страус нарочито притворно помотал головой и вдруг расхохотался. – Да, Майкл, с первой встречи покорить мою Пегги – это надо уметь! Она даже раскраснелась – вот ведь как ты ее возбудил! Но тсс… я понимаю, ты тут со своими спутниками, и тебе такие разговоры вести неловко.

В английском языке нет обращения на «вы», потому разговор мне казался очень уж… невежливым, что ли. В моей прежней жизни я терпеть не мог, когда люди младше меня, незнакомые мне, начинали «тыкать» и обращаться со мной неуважительно. Но это не тот случай, у американцев все гораздо проще. И это даже хорошо.

Страус сразу просек, кто такой мой переводчик, и в этом нет ничего удивительного. Не дурак же он, в самом деле. Тем более если печатает Солженицына.

– Скажи, Майкл, а как тебе пришло в голову написать роман? Ты долго вынашивал план написания? У тебя был готовый сюжет? Я слышал, ты пишешь – как из пулемета строчишь. Как так у тебя получается? Не поделишься секретом? Или ты писал, а рукописи складывал в стол? Тогда зачем ты их складывал? Не издавал?

Я задумался. А что ответить? Что у меня ящик с рукописями, которые я время от времени достаю и отдаю в издательство? Что еще я могу сказать?

– Знаешь, Роджер… один наш русский писатель сказал: когда я пишу, ощущение такое, будто моей рукой кто-то водит по бумаге. Дьявол это или бог – неизвестно. Но… вот так. Так же и я – сажусь писать, и в голове у меня рождаются слова, и эти слова я переношу на бумагу. Получается быстро? Ну и слава Господу, что быстро!

– Ты верующий, Майкл? – быстро спросил Страус, покосившись на моих спутников.

– Это интимный вопрос, можно я не буду на него отвечать?

Я незаметно подмигнул Страусу, и тот чуть кивнул – мол, понял!

– Конечно, конечно! Прости, что спросил! Вероятно, ты слышал про наше издательство. Мы издаем не только наших, англоязычных, писателей, но и ваших, русских. Кстати, скажи, как ты относишься к творчеству вашего писателя Солженицына? Ты же в курсе, что ему в октябре этого года дали Нобелевскую премию?

О-о… я просто физически почувствовал, как напрягся, окаменел переводчик! Как замерли мои издатели! Вот это вопросец! Ну да ладно… где наша не пропадала! Держись, Исаич, щас я тебе наваляю пилюлей!

– К Солженицыну или к его произведениям?

– Хм… интересно! И то, и другое! – Страус довольно осклабился. – Похоже, что тебе не очень нравится твой коллега!

– Это мягко сказано – не нравится. Я считаю его негодяем. Когда Солженицын сидел в лагере, он служил осведомителем у лагерной администрации. Я не знаю, считается ли это предосудительным у американцев, я не очень знаком с вашим менталитетом, но у нас быть осведомителем – это большой грех. А кроме того, есть такая информация, что его лучшие романы – «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» написал не он. Другой писатель, имени которого я не знаю. Все остальное у Солженицына обыкновенная графоманщина, глупость!

– А в чем, вы считаете, глупость? – вмешался журналист, который с нескрываемым интересом прислушивался к нашей беседе. Теперь он не был похож на сонную морскую свинку, передо мной сидел хищник, акула пера, и эта акула кружила вокруг меня, с каждым кругом сокращая расстояние перед атакой. – Что, разве не было сталинских репрессий? Разве не уничтожали инакомыслящих? Разве перед войной не расстреляли лучших военачальников? В результате чего страна понесла гигантские потери! И едва-едва выиграла войну! С нашей помощью!

Ах ты ж сука… вон как завернул! «Едва выиграла»! «С нашей помощью»! Уже сейчас они это говорят, а что будет через пятьдесят лет? Франция, видите ли, победитель в войне! Америка победитель! Ах вы ж бесстыжие твари! Ну, держись! Щас и ты получишь! И плевать мне на ваше издательство!