Михаил Катков. Молодые годы

Княжна, часто жалея ребенка, думая, что он скучает в обществе взрослых, обращалась к матери Каткова: — Позволь, Варвара Акимовна, Мише поиграть в зале и в гостиных. — и посылала свою пожилую служанку Костеньку присмотреть за мальчиком. И Миша «молча уходил» бродить по пустым залам[34].

«После обеда, — продолжала Пассек, — Мишу снова отправляли поиграть и побегать в большие парадные комнаты, водили посмотреть обезьянку, сидевшую на цепочке на выступе печи девичьей, или Аресо, попугая в бронзовой клетке, болтавшего и дико кричавшего иногда в зале.

В этих комнатах всё напоминало давно отжившие времена: огромные люстры с пожелтевшими от времени, точно дымчатые топазы, хрустальными подвесками; фигурные подзеркальники перед узкими зеркалами между окон, фамильные портреты по стенам, сделанные гуашью, всего семейства Яковлевых в их молодости, пуховые диваны с подушками и едва слышные шаги проходившей иногда прислуги. Всё это как-то совпадало в тон с тихим, точно погруженным в самого себя ребенком. <…> Я всегда брала тарелочку разных сластей и относила в парадные комнаты Мише, которого в них не было слышно; так-то он резвился, что не трудно было беречь его. Большею частью я находила его, что он сидит, облокотившись у окна и смотрит на палисадник перед флигелем во дворе, где жила княгиня Хованская с семейством, после 1812 года, когда сгорел ее дом. В этом палисаднике было несколько тенистых деревьев, а большая аллея была окаймлена черной смородиной и множеством розовых кустов. У меня было тут любимое местечко, где я часто сидела и читала. За палисадником шел направо небольшой огород, засаженный капустой, тыквой, морковью и другими овощами. А налево от него развалины, после двенадцатого года, огромного дома Неклюдовой.

Летом я иногда водила гулять Мишу в палисадник и заходила на огород, где мы лакомились морковью, вырванной с гряды, репою, редиской. Зимою же я заставала Мишу на диване у столика, обнесенного бронзовою решеткой, кроме небольшого выема, на котором он читал разложенную книгу и смотрел картинки. Иногда я заставала его перед фамильными портретами, которые он внимательно рассматривал.

— Узнаешь ли ты, Миша, кто это молоденькая девушка с розою в голове, в растрепанных напудренных волосах? — спрашивала я, указывая на княжну Марью Алексеевну Хованскую. — А вот этот стройный молодой человек в щегольском мундире — Иван Алексеевич, которого ты видишь теперь в валенках и теплой фуфайке, а вот и княжна Анна Борисовна с напудренными волосами, и как она приветливо смотрит»[35].

Атмосферой уходящего времени и глубоким психологизмом наполнены строки Татьяны Петровны Пассек. Перечитывая их, современный исследователь приходит к выводу, что в «образе маленького Каткова уже проглядывает та особенность его натуры, которая, как мы увидим в дальнейшем, неизменно отмечалась всеми, кто его близко знал, — внутренняя углубленность, граничащая с отрешенностью, которая и позволила ему в зрелом возрасте на протяжении многих лет успешно совмещать редакторство в крупном литературно-аналитическом журнале и ежедневной газете. Редакторское поприще сделало Каткова на несколько десятилетий невольным затворником, не имеющим времени не только для светской жизни, но подчас и для общения с семьей»[36].

Как и у любого человека, мир детства Каткова был уникален, он был открыт для знакомства с разными людьми, как правило, со взрослыми, с их особыми характерами, привычками и судьбами, поэтому общение с ними приучало мальчика держать дистанцию. Но и запоминалось, рождало в нем проникновенное и уважительное отношение к старшим, к старине, к заведенным порядкам, соблюдаемым в домах, где они бывали с матушкой. Маленькому Мише дозволялось и пошалить, и поиграть в комнатах и залах, но он старался охранять тишину, прислушивался к ней, был внимательным ко всему окружавшему его: к портретам на стене, к природе за окном, к самому себе. Внутренней сосредоточенности способствовало одиночество. А оно порой ведет к индивидуализму, одной из граней которого может стать ранимость, повышенное чувство собственного достоинства.

Наверное, не случайно Т. П. Пассек в своих воспоминаниях обращает наше внимание именно на эти особенности поведения Каткова и приводит их вполне сознательно потому, что «каждого человека и его труд, — подчеркивает она, — можно вполне понять только в связи со всей его жизнью, а Катков выдвинулся из ряда вон»[37].

И вместе с тем любая взрослеющая душа подобна расширяющейся вселенной, в которой сокрыты свои тайны и загадки и проистекают сложные, неизвестные процессы. Что не могла не отметить проницательная Татьяна Петровна: «В умных чертах маленького мальчика меня поражали глаза его, — бледно-голубые, до крайности прозрачные, временами точно с изумрудным отливом и со взором до того как бы погруженным внутрь самого себя, что не знаешь, что в нем таится»[38].