Михаил Коцюбинский

И все же не созерцательность, а решительность суждений и действий была свойственна юному Коцюбинскому. В Кукавке, куда дед попал из Бара после доноса попа Янковского, пятнадцатилетний Муся во время летних вакаций вмешался в судебное дело, стремясь помочь одному крестьянину в иске против богача. Он не побоялся осудить жульнические махинации председателя городского суда, чем завоевал себе авторитет среди молодежи и соответственно восстановил кукавского судью и мирового посредника Коробова против своей семьи. Случай этот стал одной из причин придирок к Михаилу Матвеевичу, вынудивших его впоследствии отказаться от должности в волости.

С посредником Коробовым связан еще один кукавский эпизод. Как-то, стараясь досадить Михаилу, Коробов задал ему каверзный вопрос:

— Ты кто таков?

— Творение природы.

— Но бога, как я слышал, ты ведь не признаешь?

— Бог создает чиновников, а природа — людей, — не задумываясь, отчеканил будущий писатель.

Дерзости Михаилу было у кого подзанять. Намного спокойнее жилось бы всей его семье, не будь его отец таким непримиримым ко всякому злу. Рассказывая о Михаиле Матвеевиче, бабушка с гордостью вспоминала, как решительно восставал он за правду, как не терпел насилия. С риском для жизни в 1881 году в селе Станиславчик (теперь Жмеринского района) он прятал евреев на чердаке волостного управления. Разъяренные громилы, узнав об этом, едва не убили Михаила Матвеевича. Гликерия Максимовна добрую неделю после случившегося боялась выходить из дому, она помогала прятать вещи еврейских семей в это страшное для них время.

Не по годам наблюдательный Муся глубоко уважал своих родителей за честность и сострадание к бедному люду. Эти взгляды и чувства сохранились у него на всю жизнь и наложили отпечаток на его творчество.

Жизнь на колесах, постоянные невзгоды и неуверенность в завтрашнем дне постепенно подтачивали семейные отношения. Росло раздражение, вспыхивали ссоры. Дед любил приложиться к чарке, а во хмелю становился необузданным и злым. Семейные неурядицы усугублялись еще и тем, что бабушка, вообще-то ласковая и добрая, к детям относилась неровно. Всю ее поглощала любовь к своему первенцу. Их сближали духовная чистота, тяга к прекрасному, тонкое понимание природы. О своих падчерицах — Манюсе и Зосе — Гликерия Максимовна почти совсем не заботилась.

С годами Михаил Матвеевич все более замыкался в себе, продолжая пить. Кончилось тем, что, больной и озлобленный неудачами, он бросил семью, оставив ее на произвол судьбы, и поселился в селе Тростянце Брацлавского уезда у брата. Там он и умер от туберкулеза в 1886 году.

Положение семьи стало невыносимым, хотя и до того жилось несладко. Когда детям покупали чулки — это, был праздник. В доме порой не было крошки хлеба. Бабушке приходилось изворачиваться и прибегать к разным хитростям. Положит на рассвете в постель вместо себя полено, завернутое в тряпье, чтобы малыши думали, что мать спит, а сама за это время обойдет всех соседей и каждую лавчонку, пока не выпросит в долг молока, муки и постного масла.

— Это не жизнь была, а кара господня! — вздыхала бабушка.

Силы иссякли, здоровье пошатнулось — она ослепла. Огромных усилий стоило Коцюбинским возвратиться в 1881 году в Винницу. Михаил, как старший в семье, вынужден был сразу же искать себе заработок. Не получив среднего образования, он пополнял знания сам, занимаясь ночами, а днем тайком от полиции, не имея прав учительствовать, давал частные уроки. «Я стал невольником долга, черным волом своей семьи, при чрезвычайно скверном состоянии здоровья»[7], — вспоминал писатель.

Случалось по нескольку дней довольствоваться одним кипятком с сахаром. Тошнотворное сладкое пойло на всю жизнь стало для него символом нужды и мытарств.

Учительствуя в Виннице у Цейслава Неймана, Зосима Недоборовского и графа Грохольского, в подольских селах — то в Михайловке у Мончинских, то в Лопатинцах у Кондрата Мельникова, — молодой репетитор готовил детей к поступлению в школу. Весной Коцюбинского можно было видеть за плугом, он не сторонился крестьян, любил читать им вслух, рассказывал о строении Земли, планет.

Часто бродил он по полям, «…смотрел, как вскипала молодая рожь синей пеной колосьев, как била волнами в черный лес. А лес куда-то шел. Куда-то шагали сосны, ряды высоких пней. На верхушках, желтых, как ананасы, лежали мохнатыми папахами черные короны. За лесом дремали луга, словно стоячие воды под кружевом ряски. По ним блуждали тени летящих облаков, припадали, словно борзые, что-то вынюхивали и исчезали в резедовых просторах».

…Многие друзья Коцюбинского по школе входили в народовольческие кружки. О себе Коцюбинский писал:

«Освободительное движение в России захватило меня в 80-х годах прошлого столетия целиком, и я ходил «в народ», занимался пропагандой на селе. Уже с этого времени полиция начала меня преследовать — и сколько я себя помню, все был под ласковым ее надзором, неоднократно имел большие неприятности, обыски, придирки, запрет служить и даже частным образом зарабатывать на хлеб…»