Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей

«…Здесь поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее, подслушал биение ее пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим (здесь и далее курсив мой. – В.М.) , обвеялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи, простодушную суровость его нравов, богатырскую силу и широкий размет его чувства и, как будто современник этой эпохи, принял условия ее грубой и дикой общественности, со всеми их оттенками, как будто бы никогда и не знавал о других , – и вынес из нее вымышленную быль, которая достовернее всякой действительности, несомненнее всякой истории».

Понятно, всего этого никогда бы не произошло, если бы речь шла о простой, пусть и талантливой, стилизации под старину . Но в том-то и дело, что Лермонтову незачем «знавать» давнюю эпоху со всеми ее «оттенками»: он сам кровь от крови и плоть от плоти и грозного царя Ивана Васильевича, и удалого купца Калашникова, и «лучшего бойца» Кирибеевича, сам – частица русского народа и всех его богатырей.

Белинский замечает, что «сам выбор предмета свидетельствует о состоянии духа поэта, недовольного современною действительностью и перенесшегося от нее в далекое прошедшее, чтоб там искать жизни, которой он не видит в настоящем». Но вряд ли искал Лермонтов одной лишь этой жизни . Почти буквальная схожесть речи Калашникова к царю, что ответ он будет давать только перед богом единым , и лирическая отповедь самого Лермонтова толпе в стихотворении «Я не хочу, чтоб свет узнал…», что ему судья – «лишь Бог да совесть», говорит совсем о другом. О том, что поэт – в поиске своей духовной основы, своих земных корней, истоков собственного характера, – потому и уходит в глубины русской истории. И русская летопись, русская былина рассказывает ему – о нем же самом – всю правду…

5

Словно предчувствуя свой недолгий путь – теперь уже на виду у всех – Лермонтов обозначил для читателя – и для себя самого – что он по-настоящему любит и ценит: героев, богатырей , которые не созерцают, но действуют.

А не точно ли таков был он и сам…

Спустя три года после гибели Лермонтова Белинский, не скрывая изумления, писал:

«Он действовал на литературном поприще не более каких-нибудь четырех лет, а между тем в это короткое время успел обратить на свой талант удивленные взоры целой России; на него тотчас же стали смотреть как на великого поэта… И такой успех получить после Пушкина!..»

Невидимая брань, война , сопровождала его повсюду – и литература, конечно же, не была исключением. Отсюда и символы в стихах:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный…

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

(«Кинжал», 1838)

После Кавказа Петербург показался ему холодным, скучным и пресным, даром что враг стал незрим, растворившись в блеске и соблазнах света.

«…мне смертельно скучно…» (Из письма к Марии Лопухиной, февраль 1838 г.)

«Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? Покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что учения и маневры производят только усталость…

Если ты поедешь на Кавказ, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом… Не знаю, как у вас, а здесь мне после Кавказа все холодно, когда другим жарко, а уж здоровее того, как я теперь, кажется быть невозможно…» (Из письма к Святославу Раевскому, июнь 1838 г.)