Пришлось просить Шумахера об отпуске; советник канцелярии отказал. Само собой разумеется, что все это сопровождалось весьма крупным разговором, которого мы здесь приводить не станем, чтобы не удлинять нашего очерка.
Получив отказ в канцелярии, Ломоносов обратился к главноначальсгвовавшему тогда в Петербурге М. Голицыну. Попытка удалась, и паспорт на проезд в Москву был получен из сенатской конторы.
Чтобы была понятна эта смелость личного обращения к государыне, заметим здесь, что императрица не раз выказывала Ломоносову знаки своего благоволения. Еще в 1750 году наш ученый вместе с Шуваловым был принят ею в Царском Селе, при этом она оказала ему “Высочайшую монаршескую милость”. В чем эта последняя заключалась – до сих пор. нет достоверных данных. Затем, в 1751 году, в марте, исполнилось давнишнее желание Ломоносова иметь чин. Личным указом императрица произвела Ломоносова в коллежские советники с жалованьем в 1200 рублей. Мозаичный образ, который наш академик поднес государыне, был принят с выражением благодарности.
Все это ободряло его, да, кроме того, он был уверен, что его покровитель и друг И. Шувалов замолвит за него доброе словечко.
Расчет оказался верным, и поездка в Москву увенчалась полным успехом. 15 марта 1753 года состоялось именное повеление: “… дать ему, Ломоносову, для работ к фабрике в Копорском уезде – из Коважской мызы от деревни Шишкиной 136, из деревни Калищ 29, из деревни Усть-Рудиц 12, от мызы Горья Валдой из деревни Перекули и Липовой 34 – всего 211 душ со всеми к ним принадлежащими по описным книгам землями…” В высочайшей грамоте, которой жаловались Ломоносову эти крестьяне, говорилось, что эта фабрика не будет отнята ни у него, ни у его потомков, если она будет содержаться в добром порядке. До сих пор пожалованные Ломоносову дачи находятся во владении его потомков по женской линии – Н.М. Орлова и Раевских.
Обрадованный Ломоносов сочинил такую “Надпись на оказание высочайшей милости Ее Величества, 1753 года”:
Замечательно, что тот же самый И. Шувалов, который оказал Ломоносову сильную поддержку в его просьбе перед императрицей, убеждал его не оставлять занятий науками ради фабрики и вообще советовал ему быть в поступках своих осторожным.
Мы не станем распространяться здесь о дальнейшей судьбе его стеклянных фабрик. Скажем только, что Ломоносову в конце концов удалось получить от правительства крупный заказ. Ему поручено было украсить восемью мозаичными картинами многосложный и роскошный памятник Петру Великому; монумент предполагалось поставить в Петропавловском соборе.
Одну из картин, изображавшую Полтавский бой, нашему академику удалось вполне окончить и, вероятно, сдать. “Но куда и когда она была сдана, кто был судьею выполнения и каков был отзыв, неизвестно”, – замечает Билярский. Под влиянием указанного крупного заказа, – с 1761 года Ломоносов стал получать за эти работы по 13460 рублей в год, – фабрика его оставила стеклянное производство и занялась исключительно мозаичным делом. Вторая картина, представлявшая взятие Азова, вследствие смерти нашего ученого осталась неоконченной. Куда она девалась, остается также неизвестным.
1753 год памятен в жизни Ломоносова еще и тем, что в этом году он написал наиболее замечательную из своих работ: “Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих”.
Лишь только в 1752 году пришли в Петербург известия об открытии Франклином воздушного электричества, академик Рихман и Ломоносов стали заниматься этим вопросом. Рихман произвел целый ряд новых опытов, которыми наряду с личными наблюдениями Ломоносов воспользовался для создания новой теории, объясняющей воздушные электрические явления.