Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Нет, они совсем не знают мой народ. Как не знали его те, родственные им и столь близкие по классовой природе, кто в годы нашествия на нашу страну уже возликовал было, выйдя к Волге, и вдруг обратным, могучим движением вогнувшейся до предела пружины общенародного страдания и мужества был отброшен, а затем и выброшен из пределов нашей Родины.

Есть такие пружины и в великой сокровищнице духа нашего народа. Есть в ней и могучее творение Михаила Александровича Шолохова «Тихий Дон», который сегодня вновь и вновь оказывается в самом эпицентре международной идеологической борьбы, на переднем горячем крае великой схватки добра со злом, правды с клеветой, света с мраком.

Не случайно же перед моими глазами сейчас начертанная историком из Бронетанковой академии карта с такими знакомыми и близкими по «Тихому Дону» наименованиями: Вешенская, Казанская, Еланская, Миллерово, через которые и в годы Великой Отечественной войны проходила линия фронта. В красных кружочках на карте читаю: «22-й танковый корпус», «243-й танковый полк», «646-й отдельный танковый батальон», бойцы которых, перейдя в наступление, мощным движением пружины отбросили и выбросили врага с родины бессмертного «Тихого Дона».

Ю.В. Бондарев, первый заместитель председателя правления Союза писателей РСФСР, секретарь правления Союза писателей СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий Перечитывая «Тихий Дон»…

Не «свирепый реализм», а редкостная искренность свойственна большим талантам типа Льва Толстого.

«Тихий Дон» – раскрывшиеся врата на длинном пути к истине.

Говорят, есть Шолохов времен «Тихого Дона» и есть Шолохов поздний. Какой из них лучший? Да какое дело читателям и самому Шолохову до этого мнения критиков, расчленяющих и разделяющих на части художника.

Не от любви ли ведется отсчет времени, не это ли мгновение начала жизни? Живет ли вообще человек, лишенный любви?

Как синонимично похожи понятия «любить» и «верить».

В душе Григория – противоречия, враждующие между собой смертельно. В третьей книге повержены, разбиты, в крови две толстовские добродетели – любовь к ближнему и умиротворенность.

От «Тихого Дона» исходит сияние человечности, свободы, красоты, правды. Все здесь ново: и мысль, и форма. И от всего этого входит в душу спокойная радость, начинаешь верить в силу искусства.

Это – «вечное произведение», наполненное гулом грозной поступи истории.

Для Гёте борьба с демоном была смыслом его жизни. Он одержал победу. Одержал победу и Шолохов, исповедуя одно – правду…

«Тихий Дон» – лицо времени или разрушение времени?

Роман этот находится в дальней родственной связи с великими эпопеями – «Илиадой» Гомера и «Войной и миром» Толстого.

Живописец: «Я должен видеть».

Музыкант: «Я должен слышать».

Писатель: «Я должен видеть, слышать, знать». Шолохов многое видел, слышал, многое знает.

Наверное, высота мудрости – это спокойное самообладание, отсутствие страха и надежды.

«Тихий Дон» – не кряж, не горная цепь, а одинокая гора, вершина которой пока недосягаема.

Искусство этого романа – взгляд, проникающий в самую душу человека на изломе истории.

Вспомнил чью-то фразу: «Сентиментальность во время войны – лишь преступная глупость». Где здесь правда и где непростительная бесчеловечность? Жизнь героев «Тихого Дона», исполненная мук и скорби, – жизнь людская.

В иные исторические периоды насилие – горькая необходимость. Можно ли с этим согласиться?

Есть ли отчужденность между высокой философской мыслью и простым человеком? У Шолохова – мудрые герои.

Согласие со своей совестью – нравственность. Сделка с самим собой, со своей совестью – предательство.

Для истинного прогресса средства важнее, чем цель.

Иные, сами ничего не создавая, со сладострастным злорадством подвергают сомнению работу талантов.

Почти каждый художник соткан из противоречий.

Гении тоже огорчаются из-за мелочей повседневности, в то время как их жизнь не проходит, она бесконечна. Не сомневаюсь, что слава Шолохова перейдет в бессмертие.

Говорят: прославлен за счет всех классиков и современных писателей, так бывает с модными писателями. Шолохов прославлен за счет самого себя. Он выше всякой моды, выше жалких критериев одного дня.

Утонченные эстеты возмущались грубостью, изнеженные поборники монастырской морали и ханжи негодовали, ужасались и предавали одновременно анафеме, а роман жил, продолжает жить.