Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'

Нельзя не признать, что резолюции Сталина и его товарищей вполне соответствуют содержанию письма. В самом деле, что можно сказать о человеке, который признается в активном участии в заговоре и тут же заявляет о своей честности. Правда, Сталин, Ворошилов, Молотов и Каганович прекрасно понимали, что Якир, Тухачевский и прочие никакого заговора не устраивали и германскими шпионами не были. Но не для того члены Политбюро затеяли процесс, чтобы доказать на нем невиновность "заговорщиков".

В тот же день, 9 июня, Якир написал и Ворошилову:

"В память многолетней, в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову".

Климент Ефремович на следующий день наложил резолюцию: "Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще". Аналогичные резолюции остались и на письмах других обвиняемых. Якир, Тухачевский и другие об этом не знали и, наверное, продолжали надеяться, что останутся живы. Впрочем, думаю, за исключением Михаила Николаевича. Фельдман, Путна, Корк, Эйдеман и Примаков, в силу занимаемых менее значительных должностей и, соответственно, приписываемой роли в заговоре, еще могли всерьез рассчитывать избежать расстрела. Но Тухачевский, которого объявили главарем "военно-троцкистской организации", должен был сознавать, что его не пощадят ни в коем случае.

На суде подсудимые были одеты достаточно пестро. Члены Специального присутствия в последующих докладах на имя Сталина и Ворошилова оставили нам их портреты. 26 июня 1937 года Буденный писал генеральному секретарю:

"Тухачевский с самого начала процесса суда при чтении обвинительного заключения и при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и всё, что записано в обвинительном заключении, - всё это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее и такого быстрого следствия и суда..."

Белов 14 июля 37-го сообщил наркому обороны:

"Буржуазная мораль трактует на все лады - "глаза человека - зеркало его души". На этом процессе за один день больше, чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной пропасти сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них был неестественный (вряд ли естественность удалось сохранить и самому Ивану Панфиловичу, когда 29 июля 1938 года его судили и расстреляли по точно таким же обвинениям, что и Тухачевского. - Б. С.). Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лиц был так называемый землистый... Тухачевский старался хранить свой "аристократизм" и свое превосходство над другими... Уборевич растерялся больше первых двух (то есть Тухачевского и Якира. - Б. С.). Он выглядел в своем штатском костюмчике, без воротничка и галстука, босяком... Корк, хотя и был в штатском костюме, но выглядел, как всегда, по-солдатски... Фельдман старался бить на полную откровенность. Упрекнул своих собратьев по процессу, что они, как институтки, боятся называть вещи своими именами, занимались шпионажем самым обыкновенным, а здесь хотят превратить это в легальное общение с иностранными офицерами. Эйдеман. Этот тип выглядел более жалко, чем все. Фигура смякла до отказа, он с трудом держался на ногах, он не говорил, а лепетал прерывистым глухим спазматическим голосом (явное следствие "допросов с пристрастием" у следователя Агаса. - Б. С.). Примаков выглядел сильно похудевшим, показывал глухоту, которой раньше у него не было (и в этом случае сказались "меры физического воздействия". - Б. С.). Держался на ногах вполне уверенно... Путна немного похудел, да не было обычной самоуверенности в голосе..."

Как свидетельствует сохранившаяся фотография Тухачевского во время суда, из роскошного штатского костюма его переодели в поношенную красноармейскую гимнастерку, решив, что, в отличие от Уборевича и Корка, главе военного заговора не пристало на процессе щеголять в штатском костюме, да еще и дорогом. Похоже, что маршал уже был безразличен к своей судьбе, очень подавлен и, не имея сил прямо отвергнуть все обвинения и заявить о фальсификации дела, часть обвинений признавал, а часть отрицал, не придавая, впрочем, этому принципиального значения. Он знал: исход суда предрешен.