Михаил Тверской: Крыло голубиное

Берега то отдалялись, то близились, река в иной день перед взглядом струилась ровным стеклом, в иной пенилась снежными, непокорными бурунами. Изредка по берегам вставали селения. Сначала то были селения русских, малые деревеньки да городки; затем побежали унылые становища мордвы да чуди, а далее, от Булгара, столицы совсем недавно сильного торгового народа, вырезанного татарами, пошли ордынские города: Бездеж, Бельджамен, Самара, славный солью Укек… О чем только не передумал Михаил Ярославич: и о Руси, и о себе, и о сыновьях, которым, как казалось ему, он уготовил славную и великую долю. То, что предстояло совершить, нельзя было сладить за один человеческий век, но, мудро пестуя сыновей в Божием послушании и усердии ради всей русской отчины, можно было надеяться на великое. И то: всякая дорога мечтой блазнит, что уж говорить о волжском пути! Известно, какие сны навевает он русскому сердцу. В снах тех только ширь и величие, только воля и ветер, только даль и свобода, в тех снах небеса нисходят к земле и доступны, как собственная ладонь. В Сарае-Баты, где пребывал Тохта, тверского князя встретили вовсе не так, как он думал, то есть совсем не встретили, будто не ждали. К этому Михаил Ярославич не был готов. Он уже стал горячиться, доказывая визирям необходимость скорейшей встречи с ханом, однако боярин Святослав Яловега, лучше знавший тонкость обхождения с чванливыми визирями, доказал ему, что своей горячностью он лишь прибавит удовольствия тем визирям, но дела никак не ускорит. Знать, сам Тохта велел его помурыжить. Пришлось смириться и ждать. Начинался обычный татарский волок.

В Сарае к тому времени собрались многие князья да бояре из русских земель, не говоря уже о купцах, гостивших в Орде во всякую пору, а уж в это благодатное время особенно. Из князей же кто по каким своим тяготам пришел к хану, кто по иным делам, а кто и нарочно, чтобы первым узнать весть и в Сарае же первым поклониться новому великому князю. Был здесь Михаилов сродственник, ростовский князь Константин Борисович, князь суздальский и нижегородский Михайло Андреич (как сказывали, потешаясь, тоже, мол, искавший великокняжеского достоинства), рязанские братья-княжичи Ярослав и Василий, просившие Тохту заступиться за отца своего Константина Романовича, все еще маявшегося в московской неволе…

Сарай, в котором Михаил Ярославич не бывал более десяти лет, сильнее, чем прежде, поразил его своим воистину вавилонским многолюдьем и разноречием. И, как в сгинувшем Вавилоне, в пышности дворца Тохты, в непомерной кичливой роскоши домов его визирей, царевичей и нойонов, в высокомерии его жителей увиделось вдруг Михаилу Ярославичу предвестие скорого конца дивного города. Он сам не мог бы объяснить почему, однако в той жадности, с какой насыщался город греховными удовольствиями, отчего-то чуялось не процветание, но неутолимость голода обреченного.

Бесправные некогда при хане Берке, да и при том же Тохте бесермены-магумедане заполнили Дешт-и-Кипчак, уже довольно изрядно настроили розовых и круглых мечетей, в которых беспрепятственно совершали свои обряды, нестройно ладили заунывные песнопения, поклоняясь Аллаху. Прежде такого в Сарае не было. Конечно, и раньше случались среди татар магумедане, но единому Богу поклонялись они вовсе не так ревностно, в большинстве своем предпочитая вере в единого Аллаха веру во многих духов и в предопределение Вечно Синего Неба, какую и завещал им Чингис. Это тоже был новый и странный знак, какого не мог не заметить внимательный взгляд…

Несмотря на то что уже наступила осень и на Руси, поди, зарядили дожди во всю мочь, солнце над степью висело еще высоко, светило долго и палило нещадно. От сотен ног и конских копыт, то и дело бежавших по улицам, желтая пыль столбом стояла над городом. Жаркий ветер носил ее средь домов, кидал в глаза, забивал ею нос. От непривычки к таким погодам во рту беспрестанно сохло. Нарочно отряженный для того отрок повсюду таскал за князем кожаный татарским бурдюк, наполненный русским квасом или греческим вином.

Как ни досадна была задержка, времени Михаил Ярославич даром не тратил. Здесь была ныне вся Русь, всякий день Михаил Ярославич с кем-нибудь да встречался. Билось к нему людей много: и русских, спешивших засвидетельствовать почтение и изъявить покорность, и татар, бывших у него в услужении еще с давних пор, и греков, и византийцев, и немцев, и латинян, для своей выгоды, впрок, желавших свести знакомство с князем, которому предстояло возглавить Русь. Были и те, кто встречи с ним избегал. Впрочем, последних оказалось немного: купцы московские да суздальский князь.

Михайло Андреич, как и покойные братья Александровичи, тоже приходился Михаилу Ярославичу двоюродным братом, но уже со стороны другого Ярославова сына — Андрея. Между прочим, Ярослав-то Всеволодович Андрея более отличал меж братьями и не случайно именно ему, а не Александру оставил он по себе великий владимирский стол, понимая его значение, хотя Андрей и уступал Александру в возрасте.