Михаил Тверской: Крыло голубиное

Никогда прежде не чувствовал Гюйс ад-дин Тохта полноты своей власти в той мере, в какой чувствовал это теперь. Могущество его было зримо, как звезды на небесах.

Все веры и все языки мудростью Тохты и благим предопределением Вечно Синего Неба склонились пред незыблемым превосходством Чингисова закона и взлелеянного им народа непобедимых татар.

Великий народ не знает над собой единого Бога. Великий народ верит — что ни есть в небе и на земле: огонь, вода, воздух, свет, тьма, ветер, дождь, кусты, прах, дневное и ночные светила, — все служит ему божеством. Великий народ не знает Бога Человека, кроме самого хана… Так отвечал Тохта магумеданам и латинянам и всем, кто имел смелость склонять к своей вере.

— Только в покое величие, только в величии покой, — говорил он загадочно, но никто не мог достигнуть ни его величия, ни покоя, потому как один надо всеми он был велик и покоен.

Из многих кровей могущественный Чингис сотворил единый великий народ. Но русские и под пятой того народа все остаются русскими, иным народом со своей верой, речью и обычаями. Даже служа хану, воюя и умирая за него, они все одно остаются иными — русскими. В том их загадка и их несчастье. Будто меченые они. Иные что листва, с дерев сорванная: полетели скопом под ветром и забыли, какой из них с какого дерева оборвался. Русские — нет: и в чужом скоплении помнят, откуда они. И в этом их сила…

Тохта не боялся русских. Его могущества и сейчас вполне хватило бы на то, чтобы огнем смирить всякое возможное непокорство, однако вокруг он ценил покой, а в самом себе более всего почитал мудрость. А для того чтобы и далее сохранялся покой, всего-то и надо было не давать русским помнить о собственной силе. Давно известно: сила любого народа в единстве. Единство достигается верой, властью да общей бедой. Беда и вера у русских была едина — и этого хан их не мог лишить. А вот чего у них не было — так это единой власти. Значит, следовало и впредь не допустить ее прочного становления. И табун без вожака не бежит.

Гюйс ад-дин Тохта, при всей его мудрости, ничего нового не выдумывал, он лишь продолжал то, что делали и до него в отношении Руси предшествующие ему ханы. Все в этом мире не ново. Да и что может быть ново в мире, где от века правят зависть и злоба?

Но те же персы, те же латиняне, несмотря на разительные отличия, в злобе и зависти равны: и завистливы чаще к другим, чем к единоплеменникам, и злобливы чаще не друг к другу, а к разноверцам. Русские же просто на диво противоположны в том прочим. Так, иноземцам они не завидуют и, даже видя их выгоды и преимущества жизни, только вздыхают усмешливо, будто на самом-то деле знают свое превосходство: что ж, мол, так уж у них, знать, заведено по-хорошему. К иноземцам, да к тем же татарам, они и незлобивы без повода, а чтобы их раззадорить, много горя нужно им принести. Но зато уж промеж собой ни в злобе, ни в зависти меры знать они не хотят. И коли уж меж собой раздернутся, в бойне до такого беспощадного остервенения доходят, какого, пожалуй, ни к татарам, ни к немцам не питают. Вот что в них любопытно и примечательно.

«Однако тем проще и вернее править над ними, — размышлял иногда правосудный, равно расположенный ко всем добрым людям Гюйс ад-дин Тохта. — Надо лишь вовремя дать им повод для зависти, а уж злоба в них сама разгорится».

Юрий в своем превосходстве над Михаилом уверился еще на Москве от братниных слов. В Сарае же ему такого в уши напели, что теперь он вовсе не сомневался в том, что владимирский стол по праву принадлежит ему. Ордынские вельможи не только улыбчиво и благосклонно принимали его подарки, что само по себе считалось добрым знаком, но и открыто обещали ему непременное содействие в достижении заветного ярлыка. Советовали лишь не скупиться на обещания да не торговаться о выходе, а там уж правосудный Тохта решит дело в его пользу. При этом они не сильно лукавили и почти были искренни, так как всем было ведомо, что на стороне московского князя, в защитниках его перед ханом, стоит молодой, во увертливый и хитрый Кутлук-Тимур, новый беклерибек.

Кутлук-Тимур вознесся счастливой судьбой на вершины власти недавно: после того, как именно он сумел убедить нойонов Ногая предать старого князя и перейти на сторону хана — Тохты. Их перемет с тридцатитысячным войском во многом определил исход сражения и уж во всем определил дальнейшую звездную судьбу Кутлук-Тимура. Тайный магумеданин, теперь он пользовался большим расположением Тохты, чем великий лама, некогда безмерный в могуществе Гурген Сульджидей, ныне увядавший в старческой немощи. Впрочем, как ни ослабло его влияние, но и по сю пору слово Сульджидея, освященное благостью Вечно Синего Неба, все еще что-то значило для Тохты. Хотя, разумеется, чем более велик становился Тохта, тем менее восприимчив делался ко всяким словам, даже и освященным благостью Вечно Синего Неба…