Михаил Зощенко

Сидит колдун за столом и почесывает левую руку. Hy, конечно, в избе испугались. Хозяйка мечется, кряхтит, прет на стол все съедобное. Старуха кланяется между тем колдуну в пояс и наивно спрашивает:

— И чего ты, батюшка, пришел, сел за стол и чешешь левую ручку? Не случится ли какой бедишки или горя?

А колдун, нахмурясь, отвечает:

— Может, бабка, и случится. А случится, так откупишься, божья старушка. Бояться беды нечего.

А хозяин, инвалид Тимошка, цыкает на старушку и сим к колдуну подходит.

— Нечего, — говорит, — дарма тут сидеть — прохлаждаться. Нечего, — говорит, — тут ручки чесать — блох у меня разводить. Почесал и хватит — катись колбаской.

Ахнули в избе от нахальной реплики. А колдун посерел, встал, понюхал пустой воздух и вышел.

Ну вышел — вышел. Баба плачет, старушка хрюкает, и Тимошка, выпятив грудь, отвечает:

— Я, — говорит, — еще премного жалею, что колдуна между глаз не ударил. Я, — говорит, — колдунов завсегда в переносье бью.

И вот наступила ночь. Баба плачет, старушка хрюкает. А Тимошка на лавке лежит и носом посвистывает. Вдруг среди ночи баба Тимошку будит.

— Ну, — говорит, — дождались — несчастье. Слушай! И верно: со двора из хлева тоненько так теля заливается. Ну зажгли фонарь, вышли во двор — верно: стоит теленок посередь хлева, хвостик свой приподнял ввысь и орет, орет — ушам скучно.

Дали телке хлебца моченого — не берет. Дали молока — отказывается.

И орет всю ночь. И утром орет. И в обед орет. Вечером бабы поднаперли на Тимошку. Велели повалиться ему в ноги колдуну и выпросить прощение. Тимошка покобенился, но пошел. Пришел.

— Чего, — спрашивает колдун, — не телка ли орет?

Испугался Тимошка.

— Да, — говорит, — гражданин колдун, орет телка. Не пели, — говорит, — казнить, а вели миловать. С меня, — говорит, — приходится.

— Ладно, — сказал колдун.

И пошел. Он пошел впереди, а Тимошка за ним. Дошли до дому, а колдун и говорит:

— Как войдем в ворота, отвернися в сторону и шепчи молитвы. Я же потружусь и сам пойду к теленку.

И пошел к теленку.

А Тимошка обождал слегка — и за ним. Колдун в хлев, а Тимошка припал к стене и в щелку смотрит, чего колдун ворожить будет.

А колдун между тем взял в руку телячий хвост и вынимает из него булавку.

Закричал тут Тимошка, запер хлев, созвал мужиков и объяснил дело.

Начали колдуна бить.

Били колдуна, били — молчал колдун, но, помирая, сказал:

— Не я всунул в телячий хвост булавку — Бог всунул.

С тем и помер.

Ну помер — помер. На сегодня, например, помер — завтра несчастье: у мужика в соседней деревне корова ногой куру задавила.

Месяц или два прошло — бац, еще несчастье — шел пьяненький мужик домой, свалился в канаву и ногу себе вывернул. Два эти несчастья случились, и мужички ждут третьего. А третье случится, будут ждать четвертого.

Будет теперь колдун крошить народ человеческий.

12. Рассказ о собаке и о собачьем нюхе

Дела меня, товарищи, не веселят. Одна тут собака мне все настроение испортила.

На днях было.

У купчишки тут у одного, у Еремея Бабкина, спели шубу енотовую. Взвыл, конечно, этот самый Бабкин. Пожалел шубу.

— Шуба-то, — говорит, — больно отличная. Жалко. Не пожалею, — говорит, — денег, а найду преступника.

И вызвал по телефону Еремей Бабкин уголовную собаку — ищейку.

Прибыла собака. И агент с ней. Этакий в обмотках и в кепочке. А собака сердитая. И морда острая. Так и тычется во всякую дрянь. Ужасная собачища.

Ткнул этот самый агент собаку свою в следы возле купчишкиной двери, сказал «пс» и отошел.

Понюхала собачища воздух, повела по толпе глазом, (народ, конечно, собрался) и вдруг к бабке Фекле из пятого номера подходит и нюхает ей подол.

Бабка за толпу. Собака за юбку. Бабка поскорей в сторонку, и собака за ней. Ухватила бабку за юбку и не пущает.

Рухнула бабка на колени перед агентом.

Да, — говорит, — попалась. Не отпираюсь. И. — говорит, — пять ведер закваски — это так. И аппарат — это и действительно верно. Все, — говорит, — находится в ванной комнате. Ведите меня поскорей в милицию.

Ну, народ, конечно, ахнул.

— А шуба? — спрашивают.

— Про шубу, — говорит, — ничего не знаю, а остальное это так. Сознаюся.

Ну, увели бабку.

Снова взял агент собачищу свою, сноваа ткнул ее носом в следы, сказал «пс» и отошел. Повела собачища глазом, понюхала пустой воздух и вдруг к гражданину управдому подходит. Побелел управдом, упал навзничь.

— Вяжите, — говорит; — меня, люди добрые, сознательные граждане. Я, — говорит, — и есть первый преступник. Я, — говорит, — за воду деньги собрал, а те деньги на прихоти свои истратил.

Ну, конечно, жильцы навалились на управдома, стали вязать. А собачища тем временем нанюхалась воздуху и подходит к гражданину из седьмого номера и теребит его за штаны. Побелел гражданин, свалился перед народом.

— Виноват, — говорит, — виноват. Я, — говорит, — подлец и мазурик. Я, — говорит, — это верно, в трудовой книжке год подчистил, мне бы, — говорит, — жеребцу, к армии служить и защищать отечество, а я живу в седьмом номере и пользуюсь коммунальными услугами. Берите меня.

Растерялся народ. Что, думает, за собака.