Михайлов или Михась? (СИ)

Заседания Обвинительной палаты проводились каждые три месяца и являлись логическим следствием того правового беспредела, которым отличалось следствие по делу Сергея Михайлова. Хотя текст решения палаты каждый раз составлялся заново, содержание документа не изменялось. Собственно говоря, составление новых текстов с периодичностью в три месяца нужно было председатель-ствующему Мишелю Крибле лишь для того, чтобы создать видимость взвешенного подхода к каждому последующему решению. Даже многоопытные адвокаты были поражены и обескуражены этими решениями. Суть их оставалась неизменной: в связи с тем, что существует опасность сговора (как вариант – побега из страны), меру пресечения Сергею Михайлову оставить прежней – содержание под стражей. Никакие доводы защиты на Мишеля Крибле не действовали. Даже когда Жорж Зекшен находился в отпуске и вовсе не допрашивал Михайлова, Крибле все равно в своих решениях отмечал, что у следствия появились новые факты. Лишь од-нажды под напором адвокатов он вынужден был включить в текст решения фразу о том, что следствие ведется слишком медленно и господину Зекшену следует ускорить расследование, вести его более интенсивно. Адвокаты было воспрянули духом, это изменение стандартного текста они расценили как предзнаменование того, что вскоре будет готово обвинительное заключение и дело передадут в суд. Но Зекшен сие предписание воспринял, а вернее, использовал по-своему: он отправился в очередной вояж, еще раз побывал в Израиле, Бельгии, Америке, где опять допрашивал тех, кого уже не раз допрашивал прежде. Список свидетелей обвинения оставался неизменным, но это почти кругосветное путешествие снова дало формальную возможность Зекшену отказаться от допроса свидетелей защиты. Следователь был надежно прикрыт прокурором Кроше и председателем Обвинительной палаты Крибле и потому действовал, а вернее, бездействовал совершенно безбоязненно. В результате многочисленных жалоб Сергея Михайлова и его адвокатов юридические власти кантона Женева отстранили Мишеля Крибле от ведения уголовного дела Михайлова, но это произошло уже незадолго до суда.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Конечно, условия в Шан-Долоне не сравнить с условиями содержания заключенных в российских тюрьмах. В женевской тюрьме у меня были возможности для занятий спортом, в камере я находился один, и мне никто не мешал читать, изучать материалы дела. Там есть специальные комнаты, где можно отправлять религиозные обряды. Сначала я посещал службы, которые вел протестантский священник, но после одного эпизода перестал к нему ходить. Этот священник читал какую-то проповедь и, обращаясь к другим заключенным, сказал примерно такую фразу: «Вот видите, даже мафия слушает с вниманием», – и при этом взглянул на меня. Больше я у него не появлялся. Прошло примерно полгода, и на Пасху этот священник сам меня навестил, принес пирог. «Господин Михайлов, – обратился он ко мне, – я прошу меня извинить, если я что-то не так сказал». Но я к тому времени еженедельно посещал католического священника Алана Рене Арбе. С ним мы вели многочасовые беседы, порой даже спорили, но беседовать мне с ним всегда было очень интересно. Хотя Алан Рене мог говорить и на русском языке, мы беседовали только на немецком по моей просьбе. Так что встречи со священником давали и неплохую языковую практику.

После того как мне запретили выходить на прогулки с другими заключенными, мое общение было крайне ограниченным. Тюремные новости я теперь узнавал только от своих соседей по коридору, когда мы вместе завтракали или ужинали. Тюремная администрация мне не раз предлагала питаться в камере. Эти предложения объяснялись заботой о моей безопасности, но я всякий раз отказывался и продолжал питаться вместе со всеми. Я не искал чьей-то дружбы или более тесных контактов, но и находиться постоянно в полной изоляции было тоже тяжело. К тому же иногда от других заключенных можно было услышать какую-то полезную информацию.