Михайлов или Михась?

Президент суда расположилась в своем высоком кожаном кресле, и только после этого полицейские ввели в зал Сергея Михайлова. Был он в черном костюме, строгом галстуке, повязанном на светлой сорочке. В руках Сергей держал папку зеленого цвета. Он за руку поздоровался с адвокатами, устроился на скамье, отгороженной барьером, по обе стороны от него расположились переводчики — официальная переводчица, назначенная прокурором и утвержденная судом, и Андрей Хазов, представитель адвокатов.

Появлению Хазова в зале суда предшествовала целая история. Все два с лишним года, что шло предварительное следствие, Сергей Михайлов неоднократно обращался с жалобами на плохой перевод. Накануне суда он вынужден был обратиться к прокурору с подобной жалобой еще раз, справедливо аргументируя свою просьбу тем, что на суде слишком многое зависит от точного перевода. Но прокурор был неумолим, он отклонил и это ходатайство Михайлова. Тогда адвокаты обратились непосредственно к президенту судебного заседания, и госпожа Сталдер приняла соломоново решение: она оставила в качестве официального переводчика мадам Бийо, ту, что уже была утверждена, но адвокатам позволила ввести в процесс своего переводчика, так сказать, контролера за правильностью перевода со стороны защиты. Именно этим переводчиком и стал гражданин Швейцарии Андрей Хазов, близкий друг и компаньон цюрихского адвоката Сильвена Дрейфуса.

Президент суда поднялась со своего кресла и объявила, что приступает к жеребьевке присяжных.

— Но сначала я хочу задать присяжным вопрос, — сказала судья. — Не было ли у кого-то из них за последнее время каких-либо контактов со следователем, прокурором, работниками полиции или иных спецслужб? А если были, то о чем шел разговор во время этих контактов?

Кто-то выкрикнул:

— Госпожа президент, я несколько дней назад имел встречу с полицейскими, но речь шла о дорожном происшествии, в котором я был замешан.

Весь зал оглянулся на говорившего. Это был молодой парень, в потертых джинсах, с рыжеватыми волосами, заплетенными в довольно длинную косу, и с крупной серьгой в левом ухе. Выслушав его, судья удовлетворенно кивнула, нажала какую-то кнопку на установленном за ее спиной лототроне, и в специальный желоб покатились пронумерованные шары. Госпожа Сталдер называла в соответствии с номерами фамилии, и места сбоку от нее поочередно заняли сначала шесть человек, потом еще трое — запасные присяжные, которые участвовали бы в голосовании в случае болезни кого-то из основных присяжных или еще каких-то непредвиденных обстоятельств. В основном составе оказался и тот, с серьгой, кто недавно обратил на себя внимание зала.

— Остальные присяжные могут либо остаться в зале в качестве присутствующих, либо покинуть зал, — объявила Антуанетта Сталдер.

Однако из зала никто не вышел, и после небольшой паузы президент суда привела присяжных к присяге, а затем предоставила слово мэтру Паскалю Мауреру.

— Госпожа президент, господа присяжные, — начал свою речь адвокат, — я считаю, что в такой обстановке процесс вообще проводиться не может, и требую его отмены. Вот уже пятнадцать дней вся швейцарская пресса твердит о вине господина Михайлова, приводя в качестве аргументов высказывания полицейских чиновников и служащих прокуратуры, включая женевского прокурора Кроше и генерального прокурора Швейцарии госпожу Карлу дель Понте. О каком беспристрастии присяжных можно сегодня говорить, если еще до начала суда в их сознание вдалбливают информацию о несомненной вине подсудимого. Какое право имели высшие чины нашей юстиции делиться с прессой той самой информацией, которую они держали в секрете от обвиняемого и от его адвокатов? Если каких-то сведений нет в материалах дела, то откуда они взялись у господ журналистов? Обратите к тому же внимание, что происходит в самом Дворце правосудия. Откуда такое количество вооруженной охраны, почему на лестничных пролетах и на крыше сидят автоматчики, для чего небо над Дворцом правосудия постоянно барражирует полицейский вертолет? Все это напоминает мне плохой кинобоевик, когда отсутствие сюжета восполняется обилием спецэффектов. Я твердо убежден, что процесс в такой обстановке проводиться не может и не должен, — повторил Паскаль Маурер. — И я вношу протест с требованием отменить процесс.

Едва адвокат умолк, поднялся со своего места прокурор Жан Луи Кроше.