Михалыч и черт

Так и говорил: «Эх, мужики! Считай, что не помер я, а разорился вчистую. Денег у меня нет, собственности никакой нет. Бомжую на кладбище, от каждого мента шарахаюсь. А при жизни то ко мне другое отношение было! И ментов этих я по линейке строил! Эх, приплыл я, мужики… И про жизнь свою прошлую не рассказать теперь никому. Нет веры моим словам. Ни дома, ни в церкви, ни в прокуратуре, ни в суде. А ведь столько б я понарассказывал!..»

Да, интересный может сосед попасться.

А если и не вылезет никто — тоже не беда.

На могилах свежих иногда и полезные вещи попадаются.

Вроде весточки из другого мира: свечки обгоревшие, зажигалки (а костёр чем разводить? то то же…), платки носовые (ну и что? отстирать можно, с водопроводом на кладбище особых проблем нет), а о, к примеру, и вовсе что-нибудь необычное — журнал свежий, авиабилет (да, неиспользованный), а один раз даже калькулятор вполне приличный попался.

Калькулятор Семён Петрович подарил старшему вампиру кладбища, Лебедеву Ивану Сергеевичу, кровососу рассудительному и уважаемому. Размыслив при том резонно, что поскольку уж Ивану Сергеевичу приходится за всех остальных страдальцев кладбищенских, инфернальных с властями договариваться и за то отдуваться, то и калькулятор ему нужнее будет.

А что ж вы думали? И вампирам за место под солнцем платить приходиться. Хоть солнечных лучей прямых они и не переносят…

Да, и деньги зарабатывали. Разными, конечно, способами. Бывало и в могилах копались. Но это уж дело рискованное (на родственников покойничка нарвёшься в неудачное время — быстро кол в грудь загонят, и пикнуть не успеешь). Да и думать надо крепко — в какую могилу можно залезать, а за какую и всё кладбище могут раком поставить, не разбирая, кто тут помер уже, а кому это ещё предстоит.

Но зубки золотые, выдранные из покойницкой пасти, вполне могли и труд, и опасности, сопутствующие гробокопательскому ремеслу, вполне окупить.

А там уж наступала пора Ивану Сергеевичу на калькуляторе щёлкать да поблажки разные для вампирской братии выторговывать.

«Да, вот вроде и не живём мы вовсе» думал Семён Петрович «а жизнь наша при том весьма трудная. Парадокс? Ещё какой».

Вот что труднее всего осмыслить: то, что со смертью заботы и проблемы не кончаются. Их даже не становиться меньше.

Эх, мысли грустные… Шаги размеренные, ледок хрустит и снежная каша к подошвам липнет.

Холоден апрель, холоден.

И вдруг шум борьбы и крики донеслись до слуха Семёна Петровича, отвлекли его от грустных мыслей.

Был бы жив Семён Петрович — непременно бы сердце у него встрепенулось и забилось бы, часто-часто застучало бы. Заколотилось бы.

Но мёртв он был, и мёртвое сердце так и осталось недвижимым.

Но сознание… Живо же оно!

И понял Семён Петрович, осознал — звуки те знакомые очень. Много раз слышанные! Самые сладкие для слуха вампирского! Звуки удачной охоты!

На бег перешёл Семён Петрович, пакет в руках у него замотался из стороны в сторону.

На звуки побежал.

На бугорок взлетел, поскользнулся, съехал вниз, пальцами землю влажную и холодящую обдирая. Вновь на бугорок махнул (до чего ж тяжело с пакетом то бежать!) и там уже увидел…

В низинке, в месте глухом, что располагалось между крайней аллеей и забором, там, где кусты и низкие деревца плотным переплетением своим образовали лабиринт со сложными и прихотливыми изгибами, в месте том, и в летние дни сыром и тёмном (а сейчас то и подавно), в таком вот месте: матрас грязный, землёй перемазанный, в бурых и коричневых пятнах; сумка безразмерная, клетчатая, «челночная», в клочья разодранная; рюкзак рыжий, затёртый; бутылки (пустые, вроде) и стаканы пластиковые, смятые; пожелтевшие газеты; тряпьё да объедки какие-то…

И всё это разбросано в стороны, раскидано, размётано. Матрас отлетел и углом завернулся, рюкзак пинком отброшен, бутылки в землю втоптаны.

И посреди бардака этого двое, сцепившись, по земле катаются. С матом, воем и хрипом.

Одного из них Семён Петрович сразу узнал.

Старожил местный, Кошелев Дмитрий Иванович, кровосос, что известен был хваткою своею жёсткой и характером гордым, самолюбивым и суровым. Правила жизни кладбищенской соблюдал он строго, но унижения, коими полна жизнь простого вампира, смиренно сносить Дмитрий Иванович не желал, за что и был неоднократно бит как могильщиками местными, так и охранниками кладбища. Побираться и с могил кормиться он не любил и долю вампирскую, положенную ему по всем законам и установлениям, держал цепко. За норов сложный и скандальный и дирекция кладбища сильно его невзлюбила и потому пользовался Дмитрий Иванович заслуженной репутацией первого кандидата на остро отточенный осиновый кол (такая вот мера наказания была у дирекции для особо отмороженных и несговорчивых кровососов).

Второй же был неизвестный Семёну Петровичу мужичок, вида самого бомжеватого: штаны засранные (и на расстоянии запах говна чувствовался), пиджак заблёванный, явно с чужого плеча (рукавами его, не по размеру длинными, хлопал мужик, по земле перекатываясь, словно длинными, но здорово ощипанными крыльями).