Миколка-паровоз

Но даже Миколка видел, что сильнее всех в городе и на станции все равно большевики. Все депо шло за ними, все рабочие зорко охраняли их от офицерья да буржуазного правительства Керенского. Да и кто его признавал — то правительство! Приказы Керенского никто не исполнял, паровозы выходили из строя, портились вагоны. Народ не хотел продолжать войну, начатую когда-то Николаем Вторым. Железнодорожники не давали отправлять эшелоны на фронт.

Только в Октябре свободно вздохнули рабочие. Власть окончательно перешла к ним. И стала она называться Советской властью!

— Вот теперь, сынок, наш праздник! — сказал отец Миколке и улыбнулся, как улыбался, когда вернулся с каторги. — Теперь паровозы — наши! Дороги — наши! Вся страна, Миколка, — наша!

Дед Астап прослезился: то ли от слов этих, то ли уж просто от старости. И спросил:

— А царю, значит, что же — совсем крышка?

— Крышка твоему царю! — воскликнул Миколка.

— Ас богом как же? Потеснят, выходит, и бога? — кряхтел дед.

— И бога потесним! — радовался Миколка.

— А что, может, так оно и лучше, — соглашался дед, — начальства над человеком будет поменьше.

Миколкин отец был теперь комиссаром целого участка железной дороги и часто бывал в разъездах, торопился то на одну станцию, то на другую. По старой привычке ездил не в вагоне, а подсаживался на паровоз попутного состава и отправлялся по важным своим комиссарским делам: налаживать новую рабочую власть на станциях, в депо, по всей железнодорожной линии.

А враги рабочей власти не унимались. Силы собирали, сговаривались, как бы это погубить государство рабочих и крестьян и вернуть старый строй.

Надвигались тревожные времена.

МИКОЛКА ОСВОБОЖДАЕТ БОЛЬШЕВИКОВ

Уже с неделю ходили по станции слухи о том, что приближаются немецкие войска.

Рабочие в депо срочно ремонтировали паровозы, чтобы угнать их, не отдавать немцам. Миколкин отец созывал митинги и советовался с рабочими, как быть: то ли завязать бой на подступах к станции, то ли сперва пропустить немцев, а уж после… Но тут пришло указание — боев не затевать, кровопролития лишнего избегать. Да и то сказать: нелегко справиться рабочим с вооруженными до зубов полчищами Вильгельма, немецкого царя. К тому же нельзя забывать и про Брестский мир, получше растолковать все рабочим и крестьянам. Надо готовиться к подпольной работе среди немецких солдат, чтобы из кайзеровских служак стали они солдатами-революционерами.

Предполагали, что немцы вступят на станцию дня через два, через три. А появились они ночью, совсем неожиданно. Видимо, нашелся предатель на соседней станции и не предупредил, что немецкие эшелоны двинулись вперед без всяких задержек.

Проснулся Миколка от перестрелки. А была это не простая перестрелка: немцы охотились за Миколкиным отцом. Тот успел налегке выскочить в окно и теперь бежал по путям к большим штабелям дров. Бежал и отстреливался. Сумел он все же оторваться от преследователей и скрыться.

А Миколка и мать не знали, где он, что с ним. Всю ночь глаз не смыкали. А утром, смешавшись с толпой рабочих, которые шли в депо, отец незаметно пробрался в свою хатку на колесах. Миколкина мать едва сдержала слезы. Все знали, что немцы арестовали и посадили в пакгауз большую группу рабочих-большевиков, и никто не мог толком сказать, живы они или нет, есть ли среди них Миколкин отец. Увидев отца, Миколка даже в пляс пустился от радости.

— Тише ты, плясун! — прикрикнул на него отец. — Немцы услышат, враз нагрянут сюда. И — давайте прощаться. Придется мне уйти в подполье. Аресты производились, видно, по списку, какой-то гад выслуживается перед немцами и доносит… Но унывать не надо, не век тут немцам пановать…

И только отец за ручку двери взялся, мать — к нему, на окно показывает и шепчет:

— Подожди! Какой-то начальник деповский по путям идет, заметит еще тебя…

А к вагону приближался тот самый «буржуй», с которым столько раз доводилось Миколке сталкиваться. Уверенной такой поступью вышагивал он прямо к Миколкиной хате на колесах. Отец встал за пологом, сразу и не приметишь его.

Толстяк поднялся в вагон, не здороваясь, важно опустился на табуретку, бесцеремонно оглядел все вокруг.

— Поздравляю, вас, голубчики, поздравляю… Накомиссарились, значит, накомандовались…

Молчит Миколкина мать. И Миколка молчит. Не поймешь, к чему он клонит, «буржуй» этот.

А тот сидит знай себе, глаза пялит в углы, время тянет. Наконец сказал:

— Разговор у меня будет короткий. Не все ж вам в комиссарах значиться да свои порядки наводить… Расправятся теперь немцы с вашим комиссаром. Как пить дать расправятся… Слушайте теперь мой приказ: в двадцать четыре часа освободить казенное помещение, и чтобы духу вашего тут не было! Катитесь хоть к дьяволу! А коли ослушаетесь моего приказа, штыками выгоним. Теперь, слава богу, есть и на вас управа…