Микроурбанизм. Город в деталях

Иные аудиальные акценты у еще одной части двора – “кармана” с баскетбольной площадкой. Это место огорожено решеткой, закрыто от улицы корпусом дома, а от шумной площадки его отделяют турники, деревья и асфальтовая дорожка. Лавочек здесь нет – потому посторонние не гремят бутылками и не горланят песни далеко за полночь (для этого используется вышеупомянутая беседка). Большую часть времени площадка пустует, но от спокойствия не остается и следа во время визитов юных спортсменов-любителей: каждый матч сопровождается криками – играющих и болельщиков, стуком мяча – о землю и о решетку. Тогда эпицентр звуковой активности двора смещается именно сюда – игроков и “сочувствующих” слышно не только рядом и с балконов, но и на детской площадке.

Фрагментированной оказывается не только звуковая аура двора, но и ее восприятие жильцами. Для тех, чьи окна смотрят во двор, аудиальное пространство устроено сложнее – на дворовые звуки накладываются или “все равно пробиваются” (Инф. 2) шум грузового проспекта или объявления и перестукивания составов с железнодорожного вокзала, в то время как остальные жильцы дома о звуках двора могут и не догадываться, поскольку их заглушает улица: “И милицию вызывали? – Тебе там ничего не слышно” (Инф. 2) (проживающему в комнате с окнами на оживленный перекресток). Контраст дворового спокойствия отмечается по отношению не только к проезжей части, но и к квартире: “Вот за угол дома заходишь – и тишина, а в квартиру заходишь – и уже все пошло, вот та дорога” (Екатерина, 25 лет, далее в тексте – Инф. 5). И все-таки иногда сам двор тоже нарушает безмятежность смежных территорий, хотя шанс (или риск) услышать звуки из двора вовне существует, как правило, лишь у тех, кто находится в аналогичном сравнительно тихом и аудиально чувствительном пространстве: “Трансформатор из соседнего двора гудит в нашем” (Инф. 3).

Слышать, слушать и быть на слуху

Двор становится медиатором особого рода, соединяющим между собой квартиры и дома.

Сам акт слушания становится для жильцов дома специальным социальным действием в рамках различных социальных практик. Акустические миры двора то возникают в качестве побочных эффектов (там, где посажены плодовые деревья, слышен шелест листвы, а детская площадка для игр неизбежно станет очагом интенсивного многоголосья), то создаются целенаправленно, как это бывает, когда жильцы выносят во двор магнитолу, то обнаруживаются где-то между допущением и надеждой – например, на то, что с вездесущими воробьями в новый скворечник прилетит и несколько певчих пернатых. Иногда в придании домашнего уюта и благозвучия двору жильцы проявляют изобретательность: по их задумке, вывешенные за окно китайские колокольчики, колеблемые ветром, дополняют его шум своим мелодичным звоном. Ранним утром этот перезвон можно слышать отчетливо, и спешащие на работу жильцы близлежащих подъездов стараются пройти рядом.

В условиях, содействующих тому, чтобы “шум и звуки двора слышали все обитатели дворовой части дома”[143], жители сталкиваются с неизбежной аудиальной коммунальностью. Иногда это происходит поверх желаний и протестов: “Один вот здесь практиковал на верхнем этаже… в этом нет необходимости, во двор выставлять, достаточно ему здесь в комнату себе включить колонки, это ему самому уже будет по голове” (Инф. 2); становится причиной дискомфорта: “В общежитии там в какой-то из комнат открыто окно… рыдает, орет, просто захлебывается ребенок… я у себя в комнате не могу нормально находиться”, порождая не то сопротивление, не то вмешательство (“ну я пошла через двор в это общежитие” – Инф. 2).

Жильцы дома не остаются равнодушными к аудиальному наполнению двора, порой относясь к нему аффективно: “Ребята играют… и из-за этих звуков прям вот чувствуется, что двор живет” (Инф. 2). Мир дворовых звуков наделяется смыслами и значениями, жители устанавливают тождественность между профилем двора и характером его аудиальности. Так, отдельный звуковой раздражитель может опознаваться в качестве индикатора общей запущенности: “Двор, конечно, запущен ‹…› какой двор – такие и звуки… ну вот вспомни качели эти старые скрипучие” (Инф. 2) – а удивительная бесшумность пункта милиции приводится в подтверждение законопослушности местного контингента. Неясное происхождение звука может становиться предметом домыслов: в нашем случае загадочные ночные выстрелы приписывались то военной части, расположенной неподалеку, то выясняющим отношения криминальным элементам. В рассказах о звуках, наполняющих двор, есть место оценке и пристрастности невольных слушателей: “Там есть в какой-то комнате девушка, у нее совершенно нет слуха, но она упорно поет караоке… ну как завоет, как завоет на весь двор!” (Инф. 2).