Микроурбанизм. Город в деталях

“Удельный” блошиный рынок тоже вынужден позиционировать себя в социальной сфере – будучи воспринят как сугубо экономический феномен, он немедленно исчезнет, так как будет поглощен экономически более рентабельными формами рынка. Однако в России “социальный” проект связывается с областью социальной защиты и с уязвимыми группами населения. “Социальное”, означающее изначально взаимодействие между людьми, давно превратилось в России в оскорбительную “социалку”, подразумевающую “сирых и убогих”, нуждающихся в сострадании и сожалении, в помощи и поддержке. Поэтому восприятие феномена блошиного рынка, как и атмосферы места, различается в двух обществах и двух городах так же, как различаются молодежный хостел и социальный приют.

Эти различия отражаются на двух городских “сценах”, сказываются на декорациях и содержании их спектакля. “Сцена” Мауэрпарка открыта и готова к игре и “трансгрессии”, к пересечению границ между приватным и публичным, между светской жизнью и театром, между публикой и актерами. Сценический прием “рассматривать смотрящего” легко исполняется и продавцами и покупателями. Вместе они создают и обогащают театральность рынка: самим своим присутствием, своим странным и вызывающим видом и демонстративным поведением.

Брезгливое отношение к “Удельному” рынку в городе и обществе вынуждает его актеров играть по заданным правилам, соответствовать имиджу места и одновременно лишает их уверенности в себе, окружает их ореолом “унизительных” коннотаций, заставляет скрывать и оправдываться[201]. Именно поэтому на “Удельном” рынке трансгрессивные возможности перформанса воспринимаются болезненно: люди боятся быть на виду, опасаются скрытой в спектакле возможности разоблачения и унижения, вызванной выходом “за границы” (дозволенного). Они боятся выступать на сцене, играть; им чужд эксгибиционизм, они не готовы делать свою личную жизнь карнавалом для публики. Они согласны на роль зрителей, но не актеров. Возможно, одна из причин заключается в том, что реальность этого места слишком мало отличается от повседневной жизни продавцов. Несмотря на специально подготовленный реквизит, слова, костюмы – слишком мал зазор между характерами, которые эти люди играют на сцене блошиного рынка, и их собственной повседневностью; слишком велико сходство, чтобы они готовы были сами смеяться над своими персонажами. Негативный имидж этого места-действия заставляет их, с одной стороны, изображать жертвы, появление которых в этом пространстве является сугубо вынужденным, а с другой стороны, поскольку зазор между персонажем сцены и актером невелик, негативные коннотации места распространяются и на самоощущение (самоидентичность) продавцов. Эти неопытные актеры еще не научились играть отрицательных персонажей и не переживать по этому поводу. Поэтому “сцена” “Удельного” рынка выглядит как не-до-театр, где актеры с готовностью смотрят друг на друга и на публику, но почти никто не стремится явно и открыто себя демонстрировать.

* * *

Таким образом, хотя блошиный рынок, возможно, не является хрестоматийной “городской сценой” в понимании Блума, он очевидно обладает множеством важных для сцены характеристик. Один блошиный рынок может быть “сценой” в меньшей степени, чем другой. Блошиный рынок может быть в большей или меньшей степени карнавальным или, напротив, быть более коммерчески ориентированным, как многие рынки в Берлине, в Германии, в Европе. Или он может отдавать привкусом печали и сожаления, как петербургский блошиный рынок, где принцип “реципрокного смотрения” не признается продавцами.

Так или иначе, практически для любого блошиного рынка во всем мире характерно причудливое сочетание вещей, представляющих тысячи приватных жизней нескольких поколений и социальных сред в одном пространстве, соединение элементов рынка с массой других форм взаимодействия, со-присутствие множества людей самого разного типа и принципиальная открытость, незаконченность, незавершенность и неопределенность в плане возможных сценариев взаимодействия. Поэтому даже вопреки желанию и умению актеров это уникальное сочетание создает неповторимую атмосферу легкого безумия, ощущение сюрреалистичности происходящего, чувство поджидающего сюрприза, неожиданности. Это место, где может произойти то, что кажется невозможным в любом ином контексте в нашей обыденной жизни. Именно поэтому блошиный рынок – пространство трансгрессии, выхода за пределы жизненной рутины[202]. Вероятно, именно в этом кроется секрет магии блошиного рынка.

Лаконичное высказывание. Стенд на “Удельном” рынке. Фото Лилии Воронковой

Свадьба в большом городе: на прогулке

Ольга Ткач