Микроурбанизм. Город в деталях

Подписи к фотографиям вполне соответствуют этому наслаждению увяданием материального, а визуальная грамматика отсылает к языку декаданса через преувеличенное внимание к деталям разложения, дезорганизации, энтропии[341]. Визуальная грамматика “нового городского туризма” не ограничивается некрофильской порнографией руин (“ruin porn”), и более того, фотографическое раздевание “заброшек” не является главным мотивом фотографов. Обычно фотоотчеты представляют собой развернутый нарратив и содержат не менее 25–50 фотоизображений с комментариями. На фотографиях фиксируются следы разрушения, представленные в виде полусгнившей от дождей мебели, беспорядка, осыпавшейся штукатурки, запыленных стеклянных шкафов, разбитой посуды, полуразобранных станков, ржавых труб, грязных стен, выцветших плакатов и т. п. Одержимость “городских разведчиков” фотодокументированием проистекает и из желания власти над временем, иллюзии контроля над вечностью.

Если рассматривать активность “городских разведчиков” максимально широко, то в их увлечении можно увидеть реакцию на гомогенизацию культурной идентичности, особенно в тех случаях, когда популярный исторический нарратив представляет те или иные события и факты как герметичные в своей интерпретативной завершенности, хотя в действительности внимательный наблюдатель видит противоречия, темные стороны и возможности иных трактовок свершившегося. Так, для российских “городских разведчиков”, основную часть которых составляют люди, выросшие уже в постсоветское время, сильным внутренним потрясением становится знакомство с заброшенными советскими объектами, которые поражают сталкеров масштабами и сложностью. В данном случае неважно, идет ли речь о заброшенной базе стратегических ракетных установок, служащей немым свидетелем милитаризации жизни в СССР, или о прекрасно оборудованном пионерском лагере. Важно, что у многих “новых городских туристов” возникает ощущение, что они живут на руинах сверхцивилизации, способной воплощать в камне и металле пусть зачастую и безумные, но величественные проекты. И в данном случае неважно, была ли эта сверхцивилизация “Империей зла” или “Миром Полдня”, – важны поражающие воображение масштабы ее активности. Так, “советское” невольно проникает в сознание сталкеров, становясь предметом личного переживания, подобно тому как радиация незаметно влияет на человеческий организм[342].

Наконец, рассуждая о природе “нового городского туризма”, не будем забывать о любопытстве как движущей силе этого движения. Это любопытство, корни которого начинаются в детстве вместе с первыми шагами ребенка по освоению окружающего пространства. Социальными психологами, антропологами и детскими писателями[343] хорошо исследована и описана тяга детей к освоению и присвоению “места” – “субъективно значимых, эмоционально окрашенных островков в пространстве мира, которые человек посещает для какой-то надобности”[344]. Особой традицией детской групповой жизни, согласно социальному психологу М. В. Осориной, является посещение “страшных мест”, к которым относятся “опасные, запретные, чуждые ребенку пространственные зоны” – чаще всего “не обитаемые людьми замкнутые пространства: подвал, чердак, старый погреб или колодец, заброшенный дом и т. п.”. “Страшные места” становятся для детей точками соприкосновения “обыденного мира с миром иным – таинственно-мрачным, населенным непонятными враждебными силами, живущими по нечеловеческим законам”[345]. От них веет могилой, и они вызывают у ребенка экзистенциальный ужас, но поэтому и являются страшно притягательными. Как дети “в описаниях «страшных мест» вне дома (чаще всего это бывают подвалы) отмечают их темноту, холод, запах сырости и тлена – их могильность, принадлежность миру мертвых”, так и для “городских разведчиков” является притягательной готическая романтика распада и разложения[346].