Микстура

По шершавой дорожке стадиона я медленно пошёл в ряду между белыми линиями разметки. Неожиданно, прямо передо мной оказались моя жена и друг Рома. Обнажённые, они стояли боком ко мне. Она наклонилась телом вперёд, упёрлась ладонями в колени. Её плоские длинные груди свисали, потное лицо, с выражением похотливого блаженства было повёрнуто ко мне, волосы клубились растрёпанной причёской. Рома стоял за ней выпрямившись, огромный его орган входил и выходил из её тела. Мы встретились взглядами, он сказал: «Не обращай внимания. Это не должно повлиять на нашу дружбу. Мы же однокашники, друже». Жена громко закричала, он торопливо сказал: «Извини, брат, потом договорим», – и стал толкаться в неё сзади быстрее. Она кричала всё громче, громче, потом замолкла, увидела меня, и перебивая частое дыхание словами сказала: «А ты… так… никогда… не мог».

«Папа!», – на противоположной стороне футбольного поля мою дочь заталкивали в чёрную машину кавказцы. Между нами мелькали футболисты в бело-сине-красной (футболка-трусы-гетры) и красно-чёрной форме. Я побежал к ней через поле. Мимо бежал красно-чёрный игрок с мячом. Я прокатился по скользкой траве в подкате. Мои чёрные бутсы зажали мяч. Я прокинул его вперёд и побежал. Передо мной возник игрок. Я толкнул мяч вправо, в шаге впереди возник второй защитник, я пробросил влево, подставил спину, и меня столкнули в траву. По свистку я мгновенно отдал пас и помчался вперёд. Мяч в одно касание мне вернули на свободное пространство. Подхватив его, на пятнадцати метрах чуть оторвался от игроков, у угла штрафной замедлил бег, шагнул вправо, катнул мяч влево, на движение обойдя последнего защитника, пробил левой со всей силы. Пущенный по дуге мяч перелетел через вратаря и вонзился в дальний верхний угол. Я вскинул в небо руки, с запястьев к локтям стекли белоснежные рукава, обнажая загорелые руки со светлыми волосками. Ко мне бежала, раскрыв объятья, крича раскрытыми ртами наша команда, но я провернул ладонями барабан замены и побежал.

Большой чёрный «Мерседес» медленно двигался вдоль поля по беговым дорожкам. Я бежал и бежал за ним. Пот заливал глаза, мышцы дрожали, дыхание сбилось, но я бежал и бежал. Бег за чёрным автомобилем был наполнен ужасом. Даже не от того, что дочь там в машине. Просто бег был страшен. От отвращения и страха на бегу меня рвало. Спазмы сжимали пустой желудок, вытекал пустой сок, но я бежал и бежал, поскальзываясь шипами на беговой дорожке. Бег за машиной длился и длился, уже несколько минут, пока я не упал. Дорожка обожгла ладони шкуркой царапин. Автомобиль мгновенно оторвался, замигал правым оранжевым поворотником и выехал за ворота.

Я побрёл к выходу. Зашёл в буфет на работе. За квадратным столиком, в углу двух больших окон, откуда открывался вид на крыши центра города, сидели начальник юридического отдела Мюрсепп и мой шеф. Они смеялись, поднимая друг к другу молочные чашечки с присохшими слезами кофе. Голубые глаза Мюрсеппа поверх чашки увидели меня, – лоб его вырос, а белые волосы сдвинулись назад. Шеф оглянулся через плечо. На мгновение на веселом лице проступил испуг, затем черты приняли покойное выражение.

Я схватил его за его любимый сине-гранатовый галстук с надписью FC Barcelona, зная, как это взволнует его. Я сминал скрюченными пальцами галстук, а он кричал: «Только не галстук! Пожалуйста, я уволюсь, садись на моё место, только не галстук!»

«Где моя дочь?», – крикнул я и ударил кулаком ему в кадык. «В нашем кабинете». Со всей силы я дёрнул за кроткий конец его галстука. Лицо его стало гранатовым, пальцами двух рук он схватился за воротник рубашки и повалился на спину, ударившись затылком об окно. Моё отражение лопнуло и пласт стекла рухнул на его горло. Голова отскочила от тела и полетела вниз. Я выглянул в ветреный тёплый воздух и успел увидеть, как голова раскололась на две дольки. Прилетели вороны и стали есть из чаш мозг.

«Опять ты хулиганишь?» – моя школьная классная руководительница стояла передо мной, – «Не хорошо!», – на животе, затянутом в синее шерстяное платье, соединились короткие толстые пальцы, унизанные золотыми кольцами: «Жена и друг тебя уже предали? А о дочери забыл?»

С её слов ужас бежал со мной по ступеням вниз, сталкивая куривших на площадках у урн, блестящие жерла которых были густо обсыпаны пеплом. Трое кавказцев в одинаковых чёрных кожаных куртках и черных лакированных туфлях, но в разноцветных, дынных, арбузных и абрикосовых тренировочных стояли над телом, лежащем на сером блестящем полу кафельной плитки, расчерченном цементными линями. Каждый сжимал в ладони по ножу. Они оглянулись. Я увидел их горбатые носы и загорелые, с иссиня-чёрными бородами лица. Мгновенно они исчезли, а на кафельной плитке оставалась моя дочь в изорванном платье. Её полные руки в длинных красных царапинах тянулись ко мне, лицо заморозила гримаса плача. Я обнял её и поднял на ноги. «Папа, я больше не буду, никогда не буду приходить после двенадцати ночи. И у Гали, и у других девочек не буду оставаться ночевать».