С ней можно было говорить о вещах, по-настоящему тонких и красивых. Она знала о миксах всё, что только было возможно. Её воображение давно уже не будоражили громкие версии о том, что жизнь на земле могла начаться именно с миксомицетов, которые могли пролететь через космос, потому что их споры не нуждались в воздухе, переносили низкие температуры и были готовы десятилетиями ожидать попадания в подходящую для размножения среду... Ей не интересен был антураж, она хотела проникнуть в суть.
– Кайги... Кайги-дэ оайдэкитэ уресий-то... уресий-то омоймас, Юкава-сан, – Валерик стал нервничать и заикаться, как бывало с ним всегда, когда он переходил с привычного английского на японский. Сказав что-то, он впадал в ступор и начинал мучительно вспоминать, не наделал ли ошибок.
– Ваш японский становится лучше, Василенков-сан, – проговорила Наоко. – С каждым днём.
Японский акцент её английского, певучий и немного сюсюкающий, делал Наоко ещё больше похожей на ребёнка.
– Я тоже буду рада встретиться с вами на конференции. Живого общения ничто не заменит, ведь правда? Кстати, профессор Соитиро заинтересовался некоторыми вашими предположениями. Он хотел бы видеть вас не только в Европе, но и в Токио. Если бы не катастрофа на Фукусиме, мы пригласили бы вас в университет: поработать хотя бы несколько месяцев. Профессор был бы счастлив. Но...
– Я бы приехал, – прервал её Валерик. – Меня не волнует Фукусима. Я хочу работать.
Он наяву грезил лабораториями университета Кобе. Он вспоминал сплетение капеллиция, похожее на нежные девичьи волосы, и влажные прохладные плазмодии, прикасаться к которым было так же приятно, как к женским губам.
Оранжево-синяя
И когда Наоко сказала ему, что вопрос о приглашении в Токио почти решён, его сердце радостно ёкнуло. Жизнь снова обещала стать интересной.