До того как девушка оказалась в моей машине, я не думал ни о чем подобном. Значок доллара затмил для меня реальность: образ плачущей девушки, парней Далмара, пытающихся запихнуть ее в автомобиль, тридцать лет тюремного заключения. Мама в любом случае не дожила бы до моего освобождения. Кому бы принес пользу мой поступок?
Встаю и начинаю ходить по комнате. Кажется, я схожу с ума. И причина не в девушке, а во мне самом.
– Что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?
Пожалуй, я впервые даю волю чувствам. Я стою, прислонившись лбом к стене, стараясь сдержать нарастающую головную боль. С трудом поворачиваюсь и смотрю ей в глаза.
– Серьезно, что нужно быть за человеком, чтобы поместить мать в дом для инвалидов лишь потому, что тебе надоело за ней ухаживать?
– Выбор у тебя небольшой.
– Но он есть.
Она стоит, прислонившись к входной двери, и смотрит сквозь сетку на падающие снежинки. Чертов кот крутится у ее ног и просит разрешения выйти из дома. Она не пускает. Сегодня вечером очень холодно.
– И ты сможешь что-то сделать?
Я признаюсь, что иногда, приезжая к маме в воскресенье, удивляюсь, что она еще жива. Она ничего не ест. Вся еда, которую я оставляю для нее в морозильной камере, остается на месте. Порой дверь не заперта. Иногда включена плита. Я предлагал ей переехать ко мне, но она отказывается. Говорит, это ее дом. Ей не хочется уезжать из Гэри. Она прожила там всю жизнь. Выросла в этом городе.
– Конечно, есть соседи, – продолжаю я. – Одна пожилая дама приходит к ней раз в неделю, чтобы проверить, достаточно ли осталось продуктов. Ей семьдесят пять, но она чувствует себя лучше, чем мама. Однако у каждого своя жизнь. Я не могу просить их заботиться о чужой им женщине.
У меня есть тетя, Валери. Она живет неподалеку, в Гриффите. Иногда она помогает. Думаю, ей теперь известно, что со мной случилось. Наверняка слышала от соседей или видела мою фотографию по телевизору. Надеюсь, она понимает, что мама осталась одна, и постарается как-то ей помочь.
Мама не знала, что я планирую поместить ее в дом инвалидов. Ей бы это не понравилось. Но ничего лучше я не могу для нее сделать. Это своего рода компромисс.
Конечно, не лучший. Дом инвалидов дерьмовое место. Никому не пожелаешь там оказаться. Но другого я не в состоянии предложить.
Беру с кресла куртку. Как же мне плохо. Я не смог позаботиться о собственной матери. Надеваю ботинки и прохожу к двери, даже не взглянув на девчонку, хотя едва не сбиваю ее с ног.
Она кладет руку мне на плечо.
– Идет снег, – говорит она.
Я рывком сбрасываю ее руку.
– Мало кому захочется погулять в такую погоду.
– Плевать.
Она берет на руки кота, чтобы тот не убежал.
– Воздухом хочу подышать, – бросаю я и выхожу, хлопнув дверью.
Ева. До
Сразу после Дня благодарения читаю о том, как одна женщина закрыла в микроволновке свою трехмесячную дочь, а другая перерезала горло дочери трех лет от роду. Как несправедлива жизнь. Почему Бог дал этим горе-матерям детей, а моего ребенка забрал? Неужели я хуже их?
Погода на праздник выдалась по-весеннему солнечной и теплой.
Пятница, суббота и воскресенье были почти такими же, хотя, когда мы уже доедали картофельное пюре, за окном появились признаки типично чикагской зимы. Метеорологи за несколько дней предупреждали нас о приближении метели, которая разразилась в четверг вечером. В магазинах почти не осталось воды в бутылках – люди готовились к предстоящему урагану; бог мой, можно подумать, это не зима, а атомная война.
Решаю воспользоваться теплой погодой и украсить дом. Настроение у меня далеко не праздничное, но все же я не отказываюсь от задуманного, в большей степени чтобы разогнать тоску и заполонившие голову мрачные мысли. И разумеется, без всякой надежды, что это как-то отвлечет Джеймса или меня саму. Я думаю, что Мия может вернуться именно к Рождеству и будет рада увидеть и елку, и светящиеся гирлянды, и знакомый с детства изрядно потрепанный чулок с вышитым ангелом. Раздается звонок в дверь, и я по привычке срываюсь с места с одной пульсирующей мыслью в голове: