Милая фрекен и господский дом

Управляющему так и не удалось узнать подробности помолвки свояченицы. Не знал он, что было сказано на совете трех женщин в тот ненастный февральский день, когда фрекен Раннвейг прибыла домой. Совет длился до поздней ночи — на нем присутствовал сам пробст, — пока, наконец, его участники, совершенно истомленные, покинули реальный мир приличий, отходя в неведомый мир сновидений. Ходили слухи, за которые, впрочем, никто не мог поручиться, что этот совет напоминал суд испанской инквизиции. Одна из горничных якобы рассказала, что совет происходил в кабинете пробста при закрытых дверях.

В течение дня ничего особенного не произошло, если не считать, что голос жены управляющего по временам гремел, перекрывая все голоса. Она переходила в наступление. Затем все утихало и на некоторое время восстанавливался мир. Видно, господа не могли прийти ни к какому решению. Только к шести часам, во время одной из самых жестоких атак, вдруг послышался ней-то чужой голос. Вначале никто не мог его узнать. Разве можно узнать в этом отчаянном крике голос, в котором раньше звучало счастье и спокойствие? Может быть, незнакомая женщина вошла в дом? Может быть, это та сумасшедшая, которая рыдала в прошлом году на пристани?

— Нет, нет, нет, — возразила старая прислуга Элин, — меня никто не проведет, это голос нашей милой фрекен Раннвейг. Я-то помню, как она плакала в детстве! Хотя тогда ее плач не был такой горький. Бедняжка! — добавила старуха. — Благородное же у нее сердечко… Подумать, ведь она проделала весь этот путь по морю, да еще в такую погоду, чтобы горько плакать в доме своих родителей!

Понемногу плач утих, но еще долго раздавались всхлипывания — странные звуки, как бы идущие из самых недр земли, отдаваясь в каждой стене, в каждой балке, пока не утихли на крыше, откуда их унес ветер.

Совещание продолжалось еще шесть часов. И, наконец, в полночь было составлено краткое коммюнике, которое жена управляющего беспощадно швырнула в лицо мужу. Это официальное сообщение — единственный плод двенадцатичасового бурного совещания — гласило: моя сестра Раннвейг помолвлена.

Весть о помолвке Раннвейг как-то очень быстро разнеслась по поселку. Ее услышали от жен врача и бухгалтера, которых пригласили в господский дом на чашку кофе несколько дней спустя после возвращения Раннвейг.

— Скорее можно было ожидать моей смерти, чем такой неожиданной помолвки Раннвейг, — говорила фру Туридур.

— А кто же счастливец? — поинтересовались дамы.

На этот вопрос отвечал а не Раннвейг. Она сидела бледная, с покрасневшими глазами, не принимая участия в разговоре. Ни искры оживления не промелькнула в ее глазах при упоминании об избраннике. Куда девалась невинная радость августовских дней!

— Ну, это целая история, — отвечала фру Туридур, многозначительно улыбаясь. — По выражению лица своей сестры я вижу (она вовсе не глядела на сестру), что она хочет сохранить тайну. Но, дорогая Вейге, можно мне назвать только его имя, а?

— Что? — спросила с отсутствующим видом фрекен Раннвейг. Но тут же, спохватившись, добавила: — Можешь говорить все, что тебе угодно.

— Магистр Богелун, — сказала фру Туридур. — Это известный человек в Дании.

— Значит, вас можно поздравить? — осведомились гости и стали сердечно поздравлять Раннвейг.

— Этой весной он собирается защищать докторскую диссертацию при Копенгагенском университете, — добавила Туридур.

— Ну и новости ты нам сообщила, Туридур! — сказали женщины.

— Тотчас после защиты он решил приехать сюда, в Вик. Это большой друг Исландии, — добавила Туридур. — Он хочет справить свадьбу только здесь. Поэтому Раннвейг пришлось вернуться домой и взяться за подготовку приданого. Осталось ведь всего два месяца. Подумать только, какая спешка!

Гости еще раз поздравили Раннвейг, поцеловали ее нежнее, чем прежде.

— Как хорошо, когда счастье улыбается тем, кого любишь! — сказали они, расцеловав ее вновь. — Слава богу!

Но в самый разгар этих сердечных излияний проскользнула легкая тень недоверия. Вместо того чтобы сиять от радости, Раннвейг закрыла лицо руками и заплакала. Слезы струились между пальцами, и все ее тело содрогалось от рыданий.

Вслед за новостью о помолвке Раннвейг по поселку разнеслась другая весть: в нее сразу же поверили. Бледность фрекен Раннвейг, темные круги под глазами. Она-то по возвращении домой опять надела исландский костюм, обрисовывающий талию, и вскоре никто уже не сомневался, что фрекен Раннвейг беременна. Конечно, никому не пришло в голову укорять ее: ни женщинам, ни мужчинам— тем более что фрекен Раннвейг предстояло укрыться в тихой супружеской гавани. Правда, никто не станет отрицать, что ей не удалось сберечь невинность до положенного срока, как этого требовали строжайшие правила для женщин ее сословия.