Милая моя

У французов есть слалом-банэ, это шуточный слалом, то есть такой карнавал: один там спускается со связанными ногами, второй — с завязанными глазами и т. д. У нас, когда мы устраивали слалом-банэ, одна девушка делала стриптиз. Ну, это вообще было просто. В каждых воротах, которые она проходила, она какую-то носильную вещь скидывала с себя. Человек, который спускается в бурке, — это очень известный спасатель на Кавказе, Костя.

На этой картине, должен вам сказать, меня однажды чуть не убили. И это прекрасно видно в кадре, потому что мы с Устиновичем сидели в окопе на Чегете-3 и на нас должны были ехать лыжники, проезжая максимально близко к нам. Там, в кадре, прекрасно видно, как буквально в четырех метрах на большой скорости ему попался какой-то жесткой фактуры снег, и он не успел завернуть и увильнуть, и лыжа прошла у моего виска. Так как скорость была большая, то это было чревато…

«Столица» (1972). Это фильм, о котором очень много можно рассказывать. Я, конечно, сожалею, что стал его снимать. В 1972 году исполнялось пятидесятилетие Советского государства, потому что наше государство в том виде, в котором оно существует, образовано, насколько вы помните, в двадцать втором году. Ну, и к этой дате должна была сняться картина. Но когда мне предложили ее снимать как автору, я сказал: «Знаете, о Москве снять картину невозможно. Я могу снять только картину о своей Москве. О своей Москве я могу картину снять. О чужой Москве я снимать картину не буду». «Нет, Юрий Иосифович, речь идет об авторской трактовке Москвы». Тогда мы вместе с моим соавтором Севой Ильинским, прекрасным режиссером Лешей Габриловичем, вдохновленные (в конкуренции Сретенки с Сокольниками), начали выдумывать свою картину о Москве. Они тоже москвичи, прекрасно знают Москву. Ну, и вместе с тем мы все-таки понимали, что это — госзаказ, и в этой картине о своей Москве мы пытались отразить моменты, связанные с общей Москвой: с ее вокзалами, Кремлем, рекой, с ее правительственными учреждениями, с ее искусством, промышленностью. Это, конечно, для одной картины… Да…

Но когда началась работа, стало выясняться, что фильм имеет совершенно другую окраску. Мало того, к нашему ужасу, тот же председатель Гостелерадио, который не любил волосатых девиц, я бы даже сказал — девиц с волосами, он же «спустил» список объектов, которые должны быть сняты в этой картине. Одних, оказывается, представительств союзных республик — пятнадцать. Но мы же не можем снять двери и табличку «Представительство Литовской ССР». Это должен быть либо эпизод, либо одна фраза, говорящая, что вот здесь работают представительства всех республик, но не более. Но это были обязательные объекты для съемок, их оказалось около ста тридцати! Госплан, Верховный Совет СССР, Верховный Совет РСФСР… К нашему ужасу, мы выяснили, что Москва еще — столица РСФСР и в ней столько же республиканских учреждений, сколько и союзных. И это приобрело ощущение кошмара. Борьба с этой картиной и с различными инстанциями, которые на разных этапах начали ее курировать, вмешиваться в нее и давать рекомендации, которые не исполнить было невозможно, то есть практически приказы, повела к ее развалу.

Мой друг Алексей Габрилович решил вывернуться таким образом. Он сказал: «Юра, мы поступим с тобой так: все интерьеры, то есть съемки внутри помещений, мы будем вести в черно-белом варианте. Это нам даст возможность освободиться от громоздкой съемочной аппаратуры и от большого света. А натуру всю будем снимать в цвете. И у нас получится радостный город с трудовыми людьми, и эта разница сотрется». В общем, по слабоумию я согласился. И когда все так и было снято, наш директор объединения, посмотрев картину, сказал (а она принималась невероятное количество раз): «Так что ж это выходит, рабочий класс снят в черно-белом, а всякие, которые ходят по Калининскому, сняты в цвете?» Он повторил бессмертную фразу из сатирического произведения Маяковского, где герой сказал играющему на пианино, что «ты играешь на одних черных»: для пролетариата — на черных, а для буржуазии — на белых. На это мало что можно было возразить.

Должен сказать, что самые забавные моменты были при сдаче этой картины, потому что картина сдавалась, то есть предъявлялась различным проверкам самого разного уровня, около двадцати раз. После одной из сдач было в один день организовано десять операторских и звуковых бригад, которые срочно разъехались по каким-то заводам и сняли в Москве сюжетов тридцать, наверное. За один день, как в программе «Время»! Но все в цвете. Наснимали какую-то полную чепуху. Это был какой-то ад! Там у нас были какие-то торжественные моменты, снятые в здании Верховного Совета: мы сняли пустой зал заседаний, был очень хороший торжественный текст с прекрасной музыкой. Но все это сочли за идеологическую диверсию: каждое кресло — пустое! Недоразумений, глупостей на этой картине было неописуемое количество.