Милая, обожаемая моя Анна Васильевна...

Дела мои идут медленно, но все-таки в предпринятом направлении. Правительство "принципиально" выразило согласие, признав полную невозможность где-либо применить меня и моего начальника штаба1. Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту. Я не ожидал, что за границей я имею ценность, большую, чем мог предполагать. И вот теперь я действительно холодно и спокойно смотрю на свое положение и начал или, вернее, продолжаю работу, но для другого уже флота. По существу, моя задача здесь окончена - моя мечта рухнула на месте работы и моего флота, но она переносится на другой флот, на другой, чуждый для меня народ. Моя мечта, я знаю, имеет вечное и неизменное значение - возможно, что я не осуществлю ее, но я могу жить только с нею и только во имя ее. Вы знаете ее, вероятно. Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; ее пробовала реализовать великая морская держава, и главные деятели ее отказались от нее с величайшим страданием, которое дает сознание невыполненных великих планов... Быть может, лучи высшего счастья, доступного на земле, - счастья военного успеха и удачи - осветят чужой флаг, который будет тогда для меня таким же близким и родным, как тот, который теперь уже стал для меня воспоминанием. Вас я соединил с этой мечтой, и я буду думать о Вас и в будущем, поскольку буду жить и работать для нее; она достойна Вас, и я думаю, что Вы не будете в претензии за это. Она очень удалилась от меня, и я чувствую, что с нею и Вы стали так же далеки от меня, как года два тому назад, когда я не знал еще хорошо, как взяться за ее осуществление... Увидеть Вас перед уходом - вот о чем я думаю эти дни, думаю с большим страхом, что это невозможно, не смея ни просить, ни надеяться. Возможно, что увидеть Вас мне не удастся, может быть, это будет и лучше, ибо пережить второй раз отчаяние [На этом текст обрывается.]

д. 1, лл. 38-41

_____________

1 Имеется в виду М.И. Смирнов. А.И. Деникин в "Очерках русской смуты" (т. 1, вып. 2, гл. ХVIII) вписывает устранение Колчака в общую картину изгнания старшего командного состава из армии и флота весной - летом 1917 г. и анализирует результаты этого массового увольнения, осуществленного Временным правительством.

No 23

[Не ранее 28 июня 1917 г.]

[Датируется по сопоставлению с предыдущими письмами.]

Глубокоуважаемая, милая Анна Васильевна.

Позвольте поговорить немного с Вами - мне так хочется сегодня это сделать, хотя прошло всего три дня со времени Вашего отъезда и я мысленно живу пока воспоминаниями о Вашем пребывании в Петрограде [Далее - чистые полстраницы.].

Вы не будете очень недовольны за настоящее письмо, мне так хочется говорить с Вами, хотя прошло всего несколько дней, как Вы уехали в Ревель. Благополучно ли Вы доехали до дома и не очень ли было неудобно в дороге в непосредственной близости товарищей, забравшихся в вагон перед отходом поезда?

Вчера я сделал визит Марии Ильиничне1 и довольно долго беседовал с ней о текущих событиях, главным образом о нашем наступлении2. Вчера были получены известия, что сын Марии Ильиничны, служащий в Семеновском полку3, ранен во время последних операций, но подробности неизвестны, и Мария Ильинична вчера об этом осведомлена не была.

Мои дела с отъездом тянутся очень медленно - правительство формально уведомило меня об отправке меня во главе специальной военно-морской миссии в Америку, но вопрос о составе миссии все еще не решен4. Тавастшерна после свидания с женой5, видимо, колеблется оставить ее, и я не уверен, что он поедет со мной. Я понимаю его и не настаиваю, хотя он очень нужен для моей работы.

Являлась ко мне делегация офицерского союза с фронта и поднесла оружие с крайне лестной надписью6. Я очень тронут таким отношением к моим настоящим деяниям и заслугам офицеров фронта, но я в душе предпочел бы, чтобы оснований, вызвавших это внимание, не существовало бы вовсе.