Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Юрке я тоже оказался кстати - товарищ-москвич был, по-видимому, в каком-то смысле козырной картой в политике ребячьих отношений. Этого вполне хватило, чтобы через день после знакомства мы уже не были в состоянии прожить друг без друга и часа. Пересказывать все наши приключения я не буду, так как список их длинен и был бы интересен лишь их непосредственным участникам - что-то вроде любительских фотоснимков. Впрочем, ведь и любительские снимки становятся со временем предметом интереса историков, художников и других роющихся в далеком или недавнем прошлом людей, так что вроде бы и можно было углубиться в них подробнее, но - воздержусь, поскольку не об этом здесь речь, и упомяну о них только лишь в связи с Анной Васильевной. А отношение к ней эти не всегда безопасные игры имели безусловное хотя бы просто потому, что Анна Васильевна была человеком в высшей степени ответственным, а меня сдали под ее надзор. Она даже завела дневник, в котором отмечала ежедневно особенности моего поведения и состояния. Надо сказать, что мой портретец, возникающий при чтении этого документа, не вызывает большого восторга - мне удавалось быть довольно гадким мальчиком, склонным к вранью и уклонению от полезной практической деятельности. Это вызывало у Анны Васильевны вполне мне теперь - но не тогда - понятную тревогу. Задним числом я, конечно, могу толковать о своих, надеюсь, хотя бы частично преодоленных порочных наклонностях как о результате, например, нестабильности моей детской судьбы и связанного с этим отсутствия в самом раннем возрасте надежных нравственных опор; или могу ссылаться, как это делает король в шварцевском "Обыкновенном чуде", на ужасную наследственность, но поделать с прошлым я уже ничего не могу сукиным сыном я был преизрядным.

И тем не менее думаю, что тетя Аня отчасти смотрела на меня так, как испокон веку смотрели люди на юных отпрысков, т.е. как на свое продолжение. Думаю также, что я утолял ее материнскую тоску по сыну, надежда встретиться с которым, что ни день, становилась все призрачнее, пока не была окончательно убита сухой справкой о его посмертной реабилитации (всегда, как только я вспоминаю об этом, я неожиданно для самого себя произношу сквозь зубы "ах сволочи!").

Но продолжим об Анне Васильевне и ее тогдашней жизни в Рыбинске насколько она мне была известна, разумеется. На этом относительно свободном ее участке, продлившемся с зимы 47-го по декабрь 49-го, я проводил в Рыбинске-Щербакове все каникулярные перерывы школьных занятий и летом и зимой. Как ни гадок я был, но тем не менее тете Ане удавалось в той или иной степени вовлечь меня в необходимые для жизнеобеспечения действия, как-то: стояние в очередях за хлебом - а это выходы из дому часов в пять утра, номера на ладошках, выстаивание по нескольку часов на улице и проникновение в уплотнившейся до опасного предела толпе к желанному прилавку, откуда идешь с вожделенными теплыми буханками и жуешь законно причитающийся тебе довесок. Помню также натаскивание воды из уличной колонки, уборку нашей "квартиры", чистку картошки и некоторые другие дела, которые были вменены мне в обязанности, но я их, увы, не всегда исправно выполнял. Очереди за хлебом со временем стали для меня привлекательны, так как там удавалось встретиться и какое-то время провести с глазу на глаз, если не учитывать очередь, с девочкой Ниной. Остальное исполнялось с меньшей охотой, но все-таки исполнялось.

Бывало, что тетя Аня уезжала из города в недалекие окрестные леса за грибами и забирала меня с собой. Эти путешествия очень любили мы оба, причем, говоря о себе, мне следовало бы добавить "даже я", так как в этих поездках - так по крайней мере мне казалось - я представал перед моим внешним миром, т.е. перед Юркой, Витькой и другими, как лицо явно зависимое - этакий маменькин сынок, которому что родители ни скажут, то он немедленно и исполняет. Словом, при планировании поездок я умудрялся покочевряжиться и попортить этот и сам по себе приятный процесс, пытаясь продемонстрировать тете Ане свою невероятную занятость и самостоятельность. Тетя Аня имела хороший воспитательский опыт, достаточное терпение и способность договориться с тем, кого в те мгновения я являл собой. Она прекрасно понимала все то, что я теперь так многословно объясняю, в том числе предугадывала и удовольствие, которое я несколькими часами позже получу от поездки, и - мы ехали.

Проще всего для этого было сесть на небольшой катерок, и пожалуйста, хочешь - двигайся вверх, а хочешь - вниз по течению. Мы облюбовали местечко примерно в часе-полутора хода вниз по течению от Рыбинска, называлось оно Горелая гряда. Пока до него доедешь, уже можно было получить кучу удовольствий: тетя Аня садилась где-нибудь и покуривала, наслаждаясь ощущением покоя и свободы; я любил встать на самом носу, где имелась небольшая мачта, и, держась за нее, следить, как нос кораблика бесшумно вспарывает прозрачную тогда волжскую воду и как она поднимается блестящим стеклянным валом, а затем распадается на клокочущие пенистые буруны.