Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Очень любила тетя Аня поездки в Киев, к Марии Ростиславовне Капнист, которая совершенно боготворила Анну Васильевну, называла ее "Аночка моя" и делала все возможное и невозможное, чтобы ей угодить. В течение некоторого времени тетя Аня, не приученная к такому откровенному обожествлению, наслаждалась и царствовала, но в конце концов не выдерживала роли кумира и сбегала. Однажды - дело было в 1969 г. - моя служебная командировка в Киев совпала с тети-Аниным приездом к Марии Ростиславовне. Шел конец мая, когда на каштанах горят свечки цветов, а из зелени сирени появляются тяжелые душистые грозди, - время, когда Киев несказанно прекрасен. Однажды, прогуливаясь, мы отправились к Бабьему Яру, в Кирилловскую церковь, знаменитую врубелевской росписью. Там в это время шли реставрационные работы и посетителей не пускали, однако Мария Ростиславовна подошла к кому-то, кто показался ей главным, и таинственно прошептала: "Ну что Вы, как же так, не пустить такого человека, как Аночка! Вы знаете, кто она - ведь она же племянница Врубеля!" Смущенный "главный" немедленно распорядился, чтобы "племянницу Врубеля" и сопровождающих ее лиц беспрепятственно пустили в церковь, а Мария Ростиславовна вошла в раж и продолжала гипнотизировать прораба продолжением небылиц, на которые она была б-а-а-льшущий мастер!

Среди бесчисленных друзей, знакомых, почитателей, покровителей и покровительствуемых в Киеве у Марии Ростиславовны числился и Виктор Платонович Некрасов, и Мария Ростиславовна не замедлила познакомить его и Анну Васильевну. Они не могли не понравиться друг другу, и Некрасов подарил Анне Васильевне свой большой фотографический портрет с надписью: "Милой Анне Васильевне на память о Киеве и кое о ком из киевлян. 1974". В том же году Некрасов вынужден был покинуть страну, и наметившаяся дружба не получила развития.

В первые годы своей московской жизни тетя Аня предпринимала дальние летние поездки - в Ригу, Крым и на Кавказ, однако они никоим образом не заменяли ей лес со всеми его чудесами. Возвратясь домой, она с наслаждением отправлялась куда угодно, где можно было побродить по лесу, помокнуть под дождичком и, пережидая его, выкурить сигаретку под еловыми лапами, домой же вернуться с корзиной, наполненной любимыми чернушками, лисичками, скрипухами, сыроежками, а в хороших лесах и беленькими. Все шло у тети Ани в дело: благородные грибы резались ломтиками и нанизывались на нитку с привязанной снизу спичкой; нитку вешали для просушки ни в коем случае не на солнце - для этого хороши чердаки с их нагретым сухим воздухом и легким не сквозняком даже, а так, ласковым дуновением; в одном из добытых, выпрошенных у хозяев, а то и привезенных с собою ведер вымачивались те грибы, которым это было положено перед засолкой (прошу прощения, названий я не запоминал, и напрасно), в другом - придавленные доской и камнем, уложенные слоями, разумеется, со смородиновым листом, чесноком, укропом, т.е. всем, что положено хорошей закуске, - засаливались хрусткие чернушки; бывали также и рыжики, лисички и прочее - все то, что хорошо поставить на покрытый белой скатертью стол в январе: под сметанной шапкой среди укропных метелок поблескивают черные слизистые тела, рядом - запотевший графин, на дне которого ждет спасения розовый петух... ох уж эти застольные видения!

Летом бывали хороши недели, когда все уже поразъехались из квартиры, а я застревал в Москве, как того требовала работа, - так нередко случалось в мои аспирантские времена, и тетя Аня еще не определилась: иногда накоротко выезжала к кому-нибудь на дачу, но в основном бывала в Москве. Мы жили, стараясь не обременять друг друга ни чрезмерными заботами, ни особыми делами и просьбами. Крупные мероприятия случались нечасто, они планировались, и потому их вполне можно было вынести за скобки этих неожиданных летних, как бы рабочих каникул. Говоря о крупных мероприятиях, я помню, например, что именно к этим летним временам часто приурочивалась очередная смертельная битва с тараканами, клопами или мышами - я разворачивался на воле, а тетя Аня с удовольствием ассистировала в надежде, что через некоторое время можно будет войти в кухню и обойтись без зрелища не слишком торопливо разбегающихся насекомых. И действительно, на месяц-другой, а бывало и на полгода, удавалось одержать над ними победу - квартира переставала раздражать своей излишней биологичностью.