Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

И помимо этого ей приходилось иметь дело со всеми артистами, бывавшими у нас в доме, поддерживать огромное знакомство, вести наш большой дом. Мама была очень тактичный человек. Помню, как она ходила по комнате после оперы Ипполитова-Иванова "Измена"28. Михаила Михайловича она любила, папа был с ним дружен долгие годы, а опера была скучнейшая.

- Ну что я ему скажу? - А сказать было необходимо. Наконец решилась и взяла телефонную трубку.

Мы слушали с восхищением:

- Знаешь, мама, это просто фокус - как тебе удалось сказать столько хорошего и при этом нисколько не наврать?

На папиных концертах в Петербурге ей приходилось сидеть в первом ряду с Юлией Федоровной Абаза29, которая ни одного не пропускала. На моей памяти это была уже старая дама в каких-то серых вуалях - настоящая Пиковая Дама, так ее и звали. Она отличалась необыкновенной бесцеремонностью и очень громко высказывала маме свое мнение о выступавших артистах, далеко не всегда лестное. Бедная мама не знала, куда деваться: ведь ей с ними приходилось постоянно иметь дело, а артисты - народ обидчивый. Мы панически боялись этой Абаза - приходилось подходить к ней здороваться, а она что-нибудь да скажет: "Quelle coiffure vous avez m-lle!" или "Je ne savais pas, que votre fille est si jolie" ["О, какая у Вас прическа, мадемуазель" или " Я не знала, что Ваша дочь такая миленькая" (фр.)], отчего хочется немедленно провалиться сквозь землю.

Мама была умница. Помню, как-то мы все сидели за столом и разговаривали. Она слушала, слушала, рассмеялась и сказала:

- Эх вы, даже сплетничать не умеете!

И правда, сплетни как-то не были в ходу у нас в доме.

Помню, как папа взял меня с собой в заграничную поездку; было мне неполных 16 лет. Ехали мы на пароходе до Стокгольма, потом в Копенгаген и затем к маме в Берлин, где она лечилась. Тут папа и стал вычитывать маме все мои промахи: Аня не умеет себя вести и т.д. Мама с некоторым страхом спросила: "Да что же она такое сделала?" Кажется, главное мое прегрешение было то, что, когда мы с папой были у русского посла в Копенгагене30, я на его вопрос, учатся ли мои братья в лицее (он был папиным товарищем по лицею), ответила, что мои братья не хотят учиться в привилегированном заведении, что было совершенной правдой. Тут мама вздохнула с облегчением: "Ну, это еще ничего".

Интересная это была поездка. На пристани меня пришел провожать мальчик, в которого я была влюблена, и принес мне большую коробку конфет. Наутро, выйдя на палубу из каюты, я увидала такую картину: на шезлонге лежит папа с самым небрежным видом, рядом на кончике стула сидит какая-то дама и смотрит на него с подобострастным восхищением, а папа скармливает двум детям, которые мне показались омерзительными, мои драгоценные конфеты.

По дороге из Гельсингфорса в Стокгольм папа познакомился с финским композитором Каянусом31, очень красивым человеком с золотой бородкой, и сразу объединился с ним за бутылкой коньяку - так они и просидели в каюте до поздней ночи, пока я смотрела в свете белой ночи на розовые шхеры, поросшие редкими соснами, слушая, как волны от парохода разбиваются о гранитные острова. Это было очаровательно.

Под Стокгольмом острова становятся все выше, все в зелени и в пригородных виллах, очень красивые. Поездили мы с папой по городу, были на какой-то выставке, купили маме какой-то подарок, и день закончился обедом в ресторане (первый раз в моей жизни) - с тем же Каянусом - и цирком, где мы смотрели на львов и казачью джигитовку, - стоило, конечно, для этого ехать в Стокгольм.

Папа вообще любил цирк и дома иногда говорил нам за обедом: "Ну, дети, мы сегодня поедем в цирк Чинизелли!" Мы в восторге. Затем он ложился на диван - на минутку - и закрывался газетой. Увы! Дело часто этим кончалось. А у мамы при виде зверей с укротителем холодел от ужаса нос. Папин любимый анекдот: укротитель кладет голову в пасть льву и спрашивает: "Почтеннейшая публика, лев бьет хвостом?" - "Нет, не бьет". Тогда он вынимает голову и раскланивается. Но раз публика кричит радостно: "Бьет, бьет!" - "Прощай, почтеннейшая публика!"

В Копенгагене мы были с папой в Тиволи, парке с разными аттракционами (все их перепробовали, папа забавлялся больше меня), в Берлине - в Винтергартене, варьете. Вероятно, это была хорошая разрядка после большой работы и музыки высокого стиля.

Иногда папа любил дразнить маму. Сидим мы все за обедом - вдруг он начинает: "Дети, хотите, я вам расскажу, как мама расставляла мне сети?" Мама в негодовании. "Дело было в Карлсбаде; у Варвары Ивановны очень болела нога, и она все отставала..." Мама: "Василий Ильич!!!" - "Ну, я как вежливый человек, конечно..."

Или другая вариация: "Дети! Хотите, я вам расскажу, как мама мне делала предложение?"

Тот же эффект, продолжения не следует.

Больше всего мама негодовала, видимо, потому, что для этого рассказа имелись веские основания: сестра уже после смерти и отца и мамы нашла в его письменном столе мамино письмо, полностью его подтверждающее.