Милая Роуз Голд

Больше всего маму беспокоили мои проблемы с пищеварением. Меня от всего тошнило – и от детской смеси, и от обычной еды. Я таяла на глазах вместо того, чтобы расти. Когда выяснилось, что я вешу меньше, чем девяносто процентов детей моего возраста, врач согласился с доводами мамы и позволил установить пищевой зонд. Мне тогда не было и двух лет.

Не помню, когда именно мама придумала свою теорию «хромосомного дефекта», но все мое детство она придерживалась именно ее. Как еще объяснить все эти странные симптомы – головные боли, проблемы с желудком, головокружение, почти постоянное чувство усталости, – которые нельзя связать ни с какой конкретной болезнью? Словосочетание «хромосомный дефект» звучало достаточно серьезно для того, чтобы я производила впечатление очень больного ребенка, и при этом достаточно размыто, так что им можно было объяснять самые разные отклонения.

У мамы находилось решение для любой проблемы. С возрастом у меня начали клочьями выпадать волосы, и тогда мама побрила меня налысо, чтобы я не стеснялась проплешин. Зрение не становилось лучше, и мама купила мне очки. Я стала чаще падать в обморок – у меня появилась инвалидная коляска. Из-за всего этого я и была похожа на хронически больного ребенка. Много вы видели здоровых десятилетних девочек, обритых налысо и прикованных к инвалидному креслу? Никто не сомневался в том, что я больна. Даже я сама.

Винни ненадолго задумался.

– И многое из этого вы сами помните?

Я взяла вторую половинку маффина и откусила. Наверное, большинство людей, думая о детстве, вспоминает домашнее печенье с шоколадной крошкой, которое пекла бабушка, или сладкий аромат кокосового солнцезащитного крема, смешанный с солоноватым запахом кожи, обгоревшей за долгий летний день.

Когда я думала о детстве, то сразу вспоминала запах дезинфицирующего средства.

– Свои первые визиты к врачам я не помню, потому что была тогда слишком маленькой, – ответила я, – но когда я подросла, мама мне все объяснила. Она сказала, что, сколько бы мы ни ходили по клиникам, никто не смог выяснить, что со мной.

Взгляд Винни скользнул к хорошенькой девушке, которая собрала вещи и вышла из кафе. Что, если он потерял интерес к моему рассказу? Вдруг он оборвет интервью и я не получу деньги, которые хочу потратить на зубы? Я схватила второй маффин, на этот раз с шоколадной крошкой. Хотя бы поем бесплатно.

– События всегда развивались одинаково. Мама находила нового врача. Перед походом к нему она брила мне голову. Говорила, что в приемной можно посидеть в парике, но у врача в кабинете его нужно будет снять, чтобы сразу было понятно, как тяжело я больна.

В детстве я ненавидела показываться на людях с бритой головой. Я вполне могла сойти за мальчика. Но я никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы отрастить волосы. Я даже не помнила, как они выглядели. Судя по маминому описанию, смотреть там было не на что, и я верила ей на слово.

– Мама всегда говорила мне, что сказать, когда придет врач, – продолжила я. – «Ты должна держаться храбро. Расскажи доктору, как ты себя чувствуешь в последнее время. Про головные боли, головокружение и рвоту. Не стесняйся. Если не расскажешь ему, он не сможет помочь».

Уплетая маффин с шоколадной крошкой, я рассказывала Винни про то, что просто повторяла мамины слова, когда врач входил в кабинет. Я не врала насчет того, что болею. Мне все время было плохо. Но четырехлетний ребенок не понимает, что такое «быстрая утомляемость». Все, что я знала о своем теле, исходило от мамы. Я верила ей.

Мама злилась, когда я отвечала односложно, и начинала раздувать проблему. «Изнуряющие головные боли, доктор, они у нее все время». Она перечисляла всю мою историю болезни начиная с младенческого апноэ. Я молчала и с ужасом ждала момента, когда она дойдет до восемнадцатимесячного периода. Именно тогда мне поставили пищевой зонд. Мама всегда поднимала мою кофточку, чтобы продемонстрировать трубку врачу. Для меня это было мучительно.

– Через тридцать минут врач уже был готов на все, лишь бы мама умолкла. Он замерял мой пульс, давление и температуру. Все мои показатели всегда были в норме, кроме веса. Килограммов всегда не хватало. Доктор предлагал какие-нибудь анализы, а если нет, то у мамы в сумочке всегда лежал блокнот, в котором находилась идея-другая для разогрева.

«Может, сделать биохимический анализ крови? Как насчет развернутого клинического анализа?» В этот момент она наклонялась поближе к врачу, подмигивала и шептала: «Я двенадцать лет проработала сиделкой», чтобы тот понял, что она вам не какая-нибудь нервная мамаша с паранойей. Она знает, о чем говорит.

Доктор в итоге соглашался: «Почему бы и нет? Я могу назначить клинический анализ», – и мама радостно хлопала в ладоши. Больше всего она любила, когда доктора с ней соглашались. Ей же просто хотелось, чтобы все объединили усилия и подобрали самое лучшее лечение для ее малышки.