Милая Венера

Только что отправила Клайву мучительно трудное письмо. Обдумывала его часы и часы, но все равно кажется, будто его продиктовала «тетушка», отвечающая на письма читателей. Во время рождественских каникул у меня не хватило, духа испортить ему радость, заговорив о Гарри и обо мне; ну я и обошлась ложью о неотложной работе.

Но теперь я все объяснила — как сумела мягче.

Господи, такой виноватой себя чувствуешь! Как нам хочется пеленать и пеленать детей в одеяло материнской любви. Идиллия идеальных отца и матери, конечно, последний еще сохраняющийся миф о семье — и уж несомненно, куда более прочный, чем миф об идеальном браке.

Да, кстати — теперь я вещаю моим голосом Цирцеи — с тех пор, как я осталась опять одна, я проводила разведку поля сражения, намечала цели, нащупывала бреши в обороне. Ты права: я абсолютно не та уравновешенная миниатюрная блондинка, которую ты знавала. Ту убил Гарри. Теперь я возродившаяся хищница. (Учти, такой же была и Венера — никак не уравновешенной миниатюрной блондинкой Боттичелли, ведь верно?).

На самом деле я чувствую себя не столько хищницей, сколько участницей крестового похода. Я столько потратила лет из моих тридцати пяти, чтобы быть достойной Иисуса кротчайшего и сладчайшего — и на… посмотри, что мне это дало! Почти до старости дожила, прежде чем хорошо трахнулась. А потому отныне веду войну за святое дело.

Знаю, ты будешь смеяться надо мной, потому что сама-то открыла это много лет назад, но моя нежданная перепихнушка с мужем Аманды открыла мне глаза (правда, на самом деле они почти все время оставались закрытыми, но ты понимаешь, о чем я). Впервые в жизни я полностью отдалась чистому наслаждению. Времени организовать оборону не было. Подъемный мост был опущен — как и мои колготки. Никакой сдержанности. Никакого «надо сделать усилие и получать от этого удовольствие»; ни бегства в ванную, чтобы почиститься и «фу-у, на несколько дней все». Я просто упивалась, да, упивалась, всем-всем.

И чувствовала себя замечательно. Благословенной. Секс без какой-либо ответственности — то, чего у меня никогда прежде не было, и — черт! постараюсь наверстать упущенное время.

И если подумать (заявляет она, ища себе оправдания!), если я решила заняться любовью с девятью мужчинами, так это же ничтожная доля от числа тех случаев, когда Гарри давал себе волю эти последние несчитанные годы вероятно, ничтожная доля от случаев, когда он давал себе волю с Ах-махн-дой. Так что, видишь, на самом деле я очень даже скромна, почти благонравна. Прямо-таки целомудренна. В зеркале я выгляжу девственно чистой.

Черт, Рут, это же смешно. Гарри много лет считал, что его петушок имеет мужское право кукарекать всякий раз, когда он встречает кого-то по вкусу себе. Для того ему и дан петушок, сказал бы он. Никакого ощущения вины. Просто вопрос, как, когда, где и — вззз! Но чтобы я? Ну, нет!

Стоило кому-то мне понравиться, и я уже думала, что со мной не все в порядке: замужним женщинам подобное не? положено, я пачкаю себя, а жаркие сны по ночам насылает дьявол. Ну не то чтобы дьявол, но я, безусловно, стыдилась. Какая чушь!

Какая дурацкая трата времени по-пустому! Ну хватит. Я этого хочу, и сполна.

Еще одно — в последнем письме тебе я постеснялась упомянуть про это Гарри маловат, как я теперь поняла. Он по-настоящему не… ну, ты понимаешь, о чем я… я все еще стесняюсь. Он не достает. Что, если он потому-то и тратит столько времени, ставя его другим женщинам; вдруг он воображает, что от постоянного употребления он растянется, бедный крошка. И это заставляет меня задуматься, почему Ах-махн-дах изволит менять лимузин на малолитражку. Возможно, дело в расходе горючего. Тем не менее я немного тревожусь: что, если это только начало? Если закон прогрессии останется в силе, боюсь, как бы мне не пришлось отказаться от пари.

Прогресс пока, как я упомянула, в основном сводится к разведке, к началу установления недипломатических отношений. Мой шотландский врач в № 4, Ангус, многообещающий ранний кандидат. Судьба снабдила меня одним из моих абсолютно безопасных жировичков в правой груди. И он послужит хорошим зачином. Не помешает капелька духов, «Джордже» я полагаю. Затем Роджер, средневековый историк в № 5 — тот с женой-пьяницей. Он любитель наблюдать птиц, как я обнаружила, а потому изобразила себя обожательницей наших пернатых друзей, что уже обеспечило мне несколько удивительно промозглых наблюдений за утками в бинокль Гарри. Черт, ну до чего нудны птицы! Затем Амброз К.А.Х, в № 8 (у которого жена — ходячий молитвенный коврик). Он жаждет написать меня Флорой для Летней выставки. Флора в январе! Весенние цветы в апреле или в мае, говорит он с полной серьезностью. Я осмотрела его студию; все его натурщицы одеты — хоть сейчас на Северный полюс, ни единой ню в обозримом пространстве.

Ни намека на ложбинку в вырезе. Так каким образом я вдруг предложу, что мифологическая Флора должна, естественно, быть одета в одни цветы?

Рут, ты способна представить меня позирующей с гирляндой нарциссов и крокусов вокруг моего пупа?