Миланская роза

— Привет, Рауль!

Девушка не очень удивилась. Она уже заметила Рауля среди зрителей на показе мод и ждала, что он появится.

— Я могу подняться к тебе на борт? — весело спросил молодой человек.

— А ты где? — поинтересовалась Соланж.

Почему-то она очень обрадовалась, услышав голос Рауля.

— Минут через десять буду около твоего дома.

— Буду ждать тебя у подъезда.

Соланж бросилась в спальню, чтобы выбрать платье. Она не понимала, как удалось Раулю заполучить ее адрес и телефон. Никто, кроме Санджи и Галеаццо, не знал, где скрывается Соланж. Это они нашли для нее квартиру в Лугано, а адрес Соланж не доверили бы родной матери.

Соланж распахнула двери шкафов в огромной гардеробной. Нарядов здесь хватило бы для самого престижного показа мод. А ведь в детстве и юности она носила только лохмотья! Соланж до сих пор помнила свое первое приличное платьице: хлопчатобумажное, в цветочек. Ей подарил его американский морской пехотинец за четверть часа торопливой любви в туалете казино в Акапулько. Тогда Соланж было пятнадцать, а сегодня она одна из самых дорогих топ-моделей.

Девушка сбросила кимоно, подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение. Она осознавала, какая разница существует между ней и другими манекенщицами. В Соланж изящество и элегантность достигли совершенства. Гибкое, подвижное тело напоминало язык пламени. Наверное, поэтому от нее потерял голову даже Сильвано Санджорджо.

Для Марка Кэсседи, самого модного фотографа, лицо Соланж было ликом первой женщины. Так смотрела Ева в Эдемском саду, еще до грехопадения. Каждый раз, глядя в объектив на Соланж, Марк испытывал прилив страсти. Марко, парикмахер, подобрал для ее волос особую прическу, придававшую девушке сходство с древнеегипетской статуей.

Никто никогда не слышал голоса Соланж. Она появлялась к началу показов, а потом исчезала. Девушка путешествовала всегда под усиленной охраной. Даже самые отчаянные репортеры ничего не смогли добиться: журналы выдумывали о Соланж Бог знает что, но до правды не докопался никто. Она жила, окруженная ореолом тайны, еще больше подогревавшим любопытство публики.

Соланж знала себе цену. Конечно, звездой ее сделал Санджи. Но теперь у нее отбоя не было от выгодных предложений. Согласись она — ее бы озолотили. И Санджи, Пигмалион Соланж, жил в постоянном страхе — он боялся потерять свое творение.

А сколько ей еще осталось блистать? Что будет, когда рассеется таинственная завеса? Такие вопросы мучили Соланж даже в ту минуту, когда осветители включали прожекторы и начиналась съемка. На Соланж набрасывались гримеры, парикмахеры, портнихи. Марк Кэсседи то сладко уговаривал ее, то орал на девушку. Льстивые слова чередовались с грязной руганью, перемежаемой щелчками затвора фотоаппарата. В этой адской суматохе рождалось чудо — являлась мечта по имени Соланж.

В шумном блестящем мире моды, среди людей, обращавшихся с ней как с королевой, Соланж сразу почувствовала себя своей. Она восхищалась собой и восхищалась окружающими. А на память ей приходил хрипловатый, нежный голос матери:

— Соланж, ты слишком хороша для этих мест. Ты станешь богатой синьорой и объездишь весь свет, — твердила женщина, намыливая дочку-подростка в корыте. — Видел бы тебя отец! Я-то тебя назвала Марией, а отец, он приехал позже, сказал, что ты будешь — Соланж. Он был человек важный, образованный, много видел. Он говорил, что в имени Соланж чувствуется страсть и богатство. Говорил, нашей дочке такое имя под стать. Как бы я хотела, чтобы он увидел тебя! Ведь он оказался прав: ты станешь настоящей дамой и будешь богата…

Но дочь стала проституткой, как и мать. Однако теперь жизнь ее изменилась. Соланж прекрасно знала, как и когда произошли эти перемены, но что ее ожидает в будущем, сказать не могла. Когда-нибудь и ее звезда упадет с лазурного небосвода: звезды зажигаются лишь на мгновение и неизбежно гаснут.

Она научилась подчиняться и держала обет молчания. Ей пришлось смириться с затворничеством и молчать, но люди, суетившиеся вокруг нее, не молчали. Они создали миф Соланж, а были жестоки и безжалостны. Особенно изводил ее Марк, легко переходивший от неумеренной лести к грубым оскорблениям.

— Соланж, любовь моя, смотри в объектив! Левую ногу, сокровище мое… Чуть-чуть выше левую ногу… Вот так… Божественно! Великолепно! Сол, смотри мне в глаза! Улыбайся… Нет, не так… Ты что, зубную пасту рекламируешь? Не так, дура! — орал Марк. — Начнем сначала. Марио, поправь прическу. Макс, чуть добавь румян на правую щеку. Сол, что ты дергаешься? Что топчешься на месте? Господи, это еще что такое? Писать хочешь?

Да, ей хотелось, к тому же у нее кружилась голова, пот лился градом, спина разламывалась от ненатуральных поз. А Санджи рядом не было, и никто не думал ее утешать.

— Перерыв! — заорал Марк громовым голосом, словно приказывал остановиться солнцу, и без сил рухнул в шезлонг.

Соланж вонзила зубы в бутерброд, поднесенный ей осветителем.

— Боже, она жует! — завопил Марк.

Он выглядел потрясенным, словно хирург, обнаруживший, что его пациент после тяжелейшей полостной операции поглощает спагетти.