Миленький ты мой...

Теплым солнечным утром Таня с Марселем катались верхом по аллеям огромного парка. Гравий мягко похрустывал под копытами лошадей, солнечные блики, пробивавшиеся сквозь густые кроны платанов, скользили по их крупам, по лицам седоков. Таня и Марсель ехали не торопясь, тихонько переговариваясь. Иногда на них нападал беспричинный смех, они туго натягивали поводья и подолгу оставались на месте. Лошади тут же вытягивали шеи, устремляясь друг к другу; Марсель и Таня почти повторяли их движения, наклоняясь в седлах и сливаясь в долгом поцелуе, гасившем их улыбки, затуманивавшем глаза, заставлявшем дрожать сплетенные пальцы. Подходило время обеда, с крыльца дома раздался голос кухарки, которая звала их домой, как зовут загулявшихся и забывших о своих обязанностях детей. Скоро Марсель уже спешился у входа и подал руку Тане, передав поводья своей лошади подоспевшему кучеру. Именно в этот момент они услышали пронзительный автомобильный гудок, и буквально через секунду на подъездной аллее показался черный роллс-ройс, из которого чуть ли не на ходу выпрыгнул высокий светловолосый человек лет сорока и кинулся к ошеломленному Марселю. Когда машина остановилась, следом за ним на площадку перед домом высыпала целая компания оживленных мужчин и женщин. Все они окружили Марселя и Таню, весело щебеча, возбужденно болтая, похлопывая Марселя по плечам. Неожиданное вторжение застало их врасплох, Марсель замер в этом шумном кольце протянутых к нему рук, улыбавшихся ртов, ярких платьев и светлых костюмов. Таню вдруг охватило отчаянье загнанного охотниками и окруженного ими зверька; безотчетно повинуясь внутреннему инстинкту, она вырвалась из плотно зажавшего их кольца и со всех ног, не оглядываясь, кинулась в дом, не переводя дыхания взлетела по лестнице и захлопнула за собой дверь. Она бросилась на постель, зарылась головой в подушку, лишь бы ничего не слышать, и замерла не шевелясь, с бешено бьющимся сердцем. Потом встала, на цыпочках подошла к окну, словно боясь выдать свое присутствие неосторожным звуком, надеясь, словно нашкодивший ребенок, что о ней просто забыли взрослые дяди и тети, полностью погруженные в свои собственные серьезные дела. А может быть, они уже уехали? Таня выглянула в окно, — увы, блестящее тело роллс-ройса по-прежнему матово отражало солнечные блики, лениво развалившись у самого подъезда. На миг Тане показалось, что это черное чудовище затаилось и поджидает ее, чтобы застать врасплох и поглотить, затянув в свое необъятное нутро.

В дверь тихонько постучали, Таня кинулась на постель, точно пытаясь спрятаться от вторжения неведомых враждебных сил. Страх ее оказался напрасным — на пороге стоял Марсель, внимательно и обеспокоенно глядевший на сжавшуюся в комок Таню.

— Что с тобою, дружок? — спросил он, присев на краешек кровати и положив ладонь на нежный Танин затылок. — Эти ребята — мои друзья, самый шустрый из них — Роже, мы вместе учились в колледже. Его чувству коллективизма мог бы позавидовать любой советский человек, как видишь, даже сегодня, после стольких лет разлуки, он не приехал ко мне один, а приволок сюда целую компанию!

Глаза Марселя смеялись, он наклонился к Тане и нежно потерся щекой о ее шею.

— Вставай, лежебока, быстренько переодевайся и спускайся вниз, — эти захватчики чужих территорий просто помирают от голода и любопытства, — они откуда-то прознали о твоем существовании и будут держать замок в осаде, покуда ты им не покажешься.

Таня прижалась к нему и облегченно вздохнула, хотя ей по-прежнему было очень неловко за свое поведение, которое должно было укрепить окружающих в мысли о том, что она — самая настоящая дикарка, в чем они наверняка и так были уверены, воспринимая в этом качестве всех жителей оставшейся за пределами цивилизации новой России.

Наедине с Марселем она чувствовала себя в полной безопасности, но чем ближе они подходили к дверям гостиной, откуда доносились оживленные голоса и звон хрустальных бокалов, тем неотвратимей сковывал ее страх, движения становились все более неуверенными. Переступая порог, она уже не чувствовала под собой подгибавшихся ватных ног, чувство неловкости сделало из нее подобие ватной куклы; вся жизнь Тани сосредоточилась в судорожно сжатой руке, вцепившейся в ладонь Марселя мертвой хваткой утопающего, схватившегося за спасительную соломинку. Покровительственно положив руку ей на плечо, Марсель ввел ее в гостиную, где при их появлении разом установилась тишина. Механически пожимая протянутые ей руки, Таня бормотала что-то бессвязное, даже не пытаясь уловить смысл высказываемых ей любезностей, переводимых Марселем. По окончании церемонии представления она тут же забилась в уголок и, пытаясь взять себя в руки, затравленно наблюдала оттуда за мелькавшими у нее перед глазами картинками, являвшими собою чуть напускное веселье людей, пытавшихся скрыть небольшую неловкость, вызванную слишком долгой разлукой.