Миленький ты мой...

Таня бесшумно поднялась и тихонько оделась. Слегка поколебавшись взяла с письменного стола фотоаппарат и несколько фотографий, с которых на нее смотрел еще любящий ее Марсель; старый дворецкий Жюль гладил рыжего пса у подъезда замка; деревенская молочница смеялась, глядя на юного конюха. Таня не брала с собой ничего, кроме воспоминаний, оставляя позади самый счастливый период своей жизни.

Выходя из комнаты, она на секунду задержалась на пороге, но так и не решилась взглянуть на спящего Марселя.

Она тихо прикрыла за собой дверь, словно подведя невидимую черту под историей любви, страсти, бесконечного счастья.

Стыд и боль разрывали ей сердце, пока она украдкой спускалась по лестнице, брела по дороге, стараясь ступать так, чтобы гравий не скрипел у нее под ногами. Выйдя за ворота усадьбы, Таня побежала по дороге, ведущей к шоссе, не оглядываясь и не представляя себе, куда и зачем она бежит. Оказавшись на трассе, она подняла руку, и первый же проезжавший мимо старенький пежо, остановился рядом с нею. Рывком открыв дверцу машины, Таня рухнула на заднее сиденье. Молодой парень, сидевший за рулем, обернулся к ней с добродушной улыбкой, но решил воздержаться от расспросов, наткнувшись на отстраненное, замкнутое выражение ее лица.

Таня тупо смотрела в окно, за которым мелькали деревья, аккуратные сельские домики, вывески придорожных лавчонок. Рядом с нею на сидении валялась старая вечерняя газета, она машинально развернула ее и прочитала название, набранное крупным шрифтом. Оно о чем-то неясно напомнило ей. Почему-то Тане казалось очень важным вспомнить — о чем именно. Уже оставив бесплодные попытки и вновь уставившись на проносившиеся мимо ухоженные поля, она вдруг сообразила, что в этой газете до войны работал один из товарищей Марселя по летному полку. Этот пожелтевший газетный листок казался ей единственным связующим звеном, продолжавшим соединять ее и Марселя. Когда, при въезде в Париж, шофер притормозил и вопросительно обернулся к ней, Таня решительно сунула ему под нос клочок газетной бумаги, внизу которого был мелко набран адрес редакции.

Выйдя из серенького пежо и кивком головы поблагодарив шофера, она оказалась у дверей высокого здания, на крыше которого возвышались огромные буквы, складывавшиеся в название известной вечерней газеты. Таня не отдавала себе отчета в том, зачем здесь оказалась, но двигаясь словно автомат, вошла в широкий вестибюль со швейцаром у входа.

Готовясь к своему скоропалительному побегу, она натянула на себя первое, что попалось под руку — синие брюки, широкий свитер Марселя и клетчатую куртку с капюшоном; на ремне, перекинутом через плечо, болтался фотоаппарат в коричневом кожаном футляре. Понимающе ее оглядев, швейцар подошел к ней и вежливо о чем-то сообщил. Таня не поняла и была вынуждена переспросить. Сообразив, что имеет дело с иностранкой, он отчетливо и медленно назвал ей какой-то номер, указывая на лестницу в глубине холла и потом — на ее фотоаппарат. Таня все же не очень-то разобралась в том, что он имел в виду, но ее память механически ухватилась за названную им цифру, и она, как во сне, поползла вверх по лестнице.

В коридоре второго этажа ее чуть не сшиб с ног растрепанный рыжий парень с целой кипой бумаги в руках. Извинившись, он взглянул мельком на аппарат, произнес тот же номер, что и швейцар минуту назад, и, схватив Таню за руку, потащил ее за собой. Ей было абсолютно все равно, что бы теперь с нею ни произошло, и Таня нисколько не сопротивлялась, когда он почти втолкнул ее в комнату, на двери которой красовалась табличка все с тем же магическим номером.

Стены крохотного кабинета, в котором она оказалась, были сплошь залеплены черно-белыми фотоснимками, так, что не было никакой возможности разобрать цвет обоев, да и были ли они вообще. За столом у окна примостился крошечный человечек в синих нарукавниках, просматривавший на свет отснятую и проявленную пленку.

Неожиданное вторжение отвлекло его от этого занятия, и он удивленно уставился на оторопело топтавшуюся в дверях Таню. Она не смогла разобрать ни единого слова из того бурного потока, который он на нее обрушил. Когда человечек на секунду замолк, чтобы перевести дух, ей наконец-то удалось вклинить заученную фразу, извещавшую благодарных слушателей о том, что она не говорит по-французски.

Хозяин феноменально захламленного кабинета взглянул на Таню с резко возросшим интересом и молча поманил ее коротеньким, почти квадратным указательным пальцем к своему письменному столу. Постучав ногтем по футляру ее аппарата и кивнув в сторону снимков, облепивших стены, он выжидательно протянул руку.

Вероятно, он принял ее за репортера какой-нибудь иностранной газеты, пришедшего к нему предложить в номер свои материалы.