Миленький ты мой

– Угол! Ну-ну… Будешь жить с полоумной бабкой и слушать ее «мемуары».

– Что делать… Ну, значит, буду. Я стариков… в смысле – пожилых людей – уважаю! И очень жалею…

– Не за что их уважать! И жалеть не за что! – отрезает она. – Гнусные сплетники, зануды и жалобщики! Вечно ноют, что мало денег, плохие дети и нету здоровья!

Резкая. Справедливая. Откровенная.

Их… А себя, любимую, она к старикам не относит! Не хочет к НИМ примыкать.

– Ладно, – смилостивилась наконец Лидия Николаевна. – Чай или кофе?

Я пожимаю плечами – дескать, не хочу вас утруждать.

– Ну, тогда сама! – усмехается она и поудобнее устраивает на стул свою тощую задницу.

Да ведь это прорыв! Почти маленькая победа. То, что и требовалось, собственно!

Я вскакиваю со стула и бегу в коридор.

– Что случилось? – пугается она.

– Счас, счас! – отвечаю я и втаскиваю на кухню свою огроменную, пластиковую, клетчатую (с чем еще ездят в столицу бедные провинциалы?) сумку.

Так, вынимаю «яички» – слово Полины Сергеевны, – литровую банку сметаны, творожок и масло в пакетах. Еще банка меда и малинового варенья.

Она вздрагивает и пугается:

– Это что?

– Продукты питания, – отвечаю, – гостинцы из Н. Все деревенское, экологически чистое! Свои «яички», сметанка и творожок! Масло вчера вот сбивали!

Смотрит с недоверием и с интересом, усмехается:

– Экологически чистое, говоришь? Ну-ну… Посмотрим.

А я уже жарю «яички» и выкладываю на тарелочку творожок. Поливаю сметанкой. Льется плохо – густая – ложка стоит! Поверх сметанки – медку. Горочкой. Он медленно оплывает прозрачной, янтарной лужицей – красота!

Мумия смотрит с удивлением, будто не видела никогда ни творожка, ни медку, ни сметаны. Пробует осторожно, чуть морщится, сводит брови и… качает головой:

– Боже, как вкусно! Божественно просто!..

Еще бы! Еще бы не вкусно! Творожок, сметану и масло взяла вчера утром на рынке. У нас. Все деревенское, чистая правда. Мед у меня был – сосед держит пасеку, а я мед ненавижу. И «яички» подбросил сосед, по пятьдесят рубчиков за десяток – очень по-божески.

Наворачивает, снова мотает башкой и приговаривает:

– Ах, боже мой! Сто лет не было такого вот удовольствия! Знаете, – путается: то «ты», то «вы», – ой, знаете, Лида, я поутру только кофе и все! Даже без хлеба! За хлебом идти неохота. Ну, раз в неделю принесет социальный работник и все. Буханку. Говорит, все хранят в морозилке. Но это ведь бред! Есть размороженный хлеб? Ни вкуса, ни запаха. Гадость! Лучше я так, с сухарем.

Я киваю и удивляюсь:

– Вот ведь чего придумали! Мороженый хлеб! Дикость какая!

– Я вообще, – увлеченно продолжает, – ем крайне мало! Просто почти не ем!

Говорит это с гордостью. Типа – неприхотливая.

– Почему? – ахаю я. – Так ведь нельзя! Вредно ведь очень! Гастриты, колиты…

– Ми-ло-чка! – произносит она по складам и смотрит на меня с укоризной. – У меня столько болячек, что ваши гастриты мне уже не страшны!

Я громко вздыхаю – сочувствую.

– В молодости относишься ко всему безответственно! – объявляет она. – Но вам этого не понять! Вы пока… молодая, – говорит она с каким-то сомнением, разглядывая меня.

– Ну какая же я молодая! – снова вздыхаю. – Уже тридцать пять. Ни детей, ни плетей – один развод за плечами и порушенные мечты. Одиночество: ни мамы, ни… – тут всхлип, – ни-ко-го…

Она задумывается:

– Маму… я тоже потеряла очень рано… Такая трагедия… А вот дети! – Она оживляется: – Вот об их отсутствии не пожалела ни разу! Веришь ли, ни разу!

Снова на «ты». Хорошо.

– Совсем никогда? – жалобно лепечу я.

– Ни разу! – подтверждает она. – За всю свою долгую жизнь!

Победный взор и – дрожащие руки. Врет? Храбрится? Или и вправду?

– Что с них? – продолжает. – Одно… дерьмо, ты уж прости!..

Я, конечно, прощаю.

– Нет, ты ответь! – заводится мумия. – Ну где ты видела хороших детей? Заботливых, благодарных. Уважающих старость… Лично мне – нет, не пришлось. Вот подружки, – кривит рот в адрес подружек. – Итак, подружки! Ну… не подружки – скорее приятельницы. Подруга у меня всего лишь одна – мне хватает! И все – знаменитости, все! Актриса, балерина, певица. Когда-то очень известная! Примадонна! Фамилий не называю – тебе ни к чему.

Я снова киваю:

– Конечно!

– У всех эти… дети. И что? У актрисы сын пьет. Тянет деньги. И ждет ее смерти – не стесняется: «Когда ты, старая, сдохнешь? Квартиру продам и пропью!» Ну? Как тебе это?

Я качаю головой и вздыхаю:

– Кошмар!..

И правда – кошмар. Что говорить-то?

Она удовлетворенно кивает:

– Вот видишь! Так, дальше. У балерины – две дочери. Старшая – шлюха. Да, именно так! Причем дармовая шлюха! Из любви к искусству, так сказать, не за деньги. Таскает юнцов, не стесняясь, прямо при матери. Та, бедная, все это видит. А главное – слышит! Ты понимаешь, о чем я?

Конечно, я понимаю! Не девочка ведь…