Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения

Как назло, выйти на нормального гинеколога и решить проблему в стенах стационара и с каким-никаким пристойным обезболиванием не удавалось, и Зинка все же обратилась по старой памяти к Эдику и его другу – в прошлой жизни женскому врачу. Найти их спустя несколько лет оказалось не так просто, а пробиться на встречу – еще трудней. Оба работали, кто бы мог подумать – на госслужбе, в околоспортивном ее секторе, в подразделении, где носят погоны и предусмотрено табельное оружие.

Зинка сидела перед ними, почти как в первый раз, почти такая же, как тогда – в низком кресле, с направленным в лицо ярким светом, с взъерошенными, наэлектризованными мелкими кудряшками под гребешком дерзкой челки, плотно уложенной лаком, в кофточке с люрексом, оголяющей одно плечо, в мини-юбке, колготках в сеточку и «лодочках» на высоких каблуках.

За свое посредничество в решении Зинкиных интимных проблем старые друзья предлагали ей немного посотрудничать.

Все было оформлено на высшем уровне и преподнеслось взволнованной семье как несчастный случай – Зинка якобы поскользнулась на лестнице и упала, со множественными ушибами и переломом ребра была доставлена в больницу, где сочувственно развели руками и констатировали выкидыш. Зинка потом ходила курить, тем вечером, удивляясь легкости перенесенного наркоза и легкости в теле, почти осязаемой освобожденности под сердцем, и рассеянно думала, что, даже если бы там оказалась сероглазенькая, в Ромчика, девочка, с жиденькими волосиками цвета машинного масла – ей было бы точно так чужеродно и противно все дальнейшее происходящее, как если бы там удалили гигантский и жизнерадостный Дэвидов сперматозоид, проросший бобовым ростком в ее лоне.

По возвращении из больницы Зинка лежала несколько дней, не вставая с кровати, и грустила. Ромчик, в состоянии чуть агрессивном и нетерпеливом, пытался пристроиться у нее на груди, но Зинкина спортивная комплекция, с пропорциями амазонки не давала необходимой плотности для искомых манипуляций. Ромчик пыхтел и качал головой, и крутился над ней, нетерпеливо переступал тонкими и жилистыми конечностями цвета белого воска, с нелепыми бугорками бицепсов и икроножных мышц, маячил над лицом скукоженным плоскеньким задиком и потом, воткнувшись в подмышку, двигался мелко и часто, чуть посапывая.

Когда в нужных местах все затянулось и выздоровело, Зинку, как в старые добрые времена, осмотрел доктор с армянской фамилией (было это прямо в государственном кабинете, прямо на столе, и было именно осмотром) и сообщил суть задания: приедет один человек, с ним нужно познакомиться и вступить в связь. Зинка слушала, потирая коленками, ссутулившись на краю стола. «Доктор, посмотрите меня еще раз», – и стала стягивать колготки. «Зина, дорогая, это исключено», – и под руку выпроводил из кабинета.

Это было в некотором роде первое ее падение, нелепый женский проигрыш – никогда раньше Зинке не приходилось проявлять инициативу в подобных вопросах, и никогда не было так тревожно и мерзко на душе. Желание, раздраконенное пикантностью интерьера и всяческими прочими нюансами, натолкнувшими на воспоминания, буквально разрывало на части, выкручивало до слез. Так, чуть задыхаясь и сверкая глазами, Зинка добралась до родной Чоколовки, и как-то в полубреду, разминувшись с вахтерами, скорее даже по чутью, а не по памяти, добралась в хитрых общажных коридорах до комнаты с гобеленовым ромбом на двери и флагом Колумбии, где, словно ожидая ее, положив одну руку за голову, в шортах и расстегнутой рубашке дремал на своей кровати Дэвид.

Того человека, с которым ей следовало сблизиться, звали Евгений. Для мужа это все оформили поездкой на соревнования – начальство, самое главное, оказалось все тем же, все друг друга знали, на Зинку нужные люди смотрели с одобрением. Зинка к тому же выиграла те важные соревнования, конечно же, и на банкете была представлена человеку в белом пиджаке. У него все лицо рябило веснушками, и Зинка пила газировку и думала, с беспечной рассеянностью, что интересно – повторится ли картина на остальных частях его тела. В столовой, где сдвинули столы, царила упадническая роскошь: круглые хлебницы из мутной пластмассы, потрескавшаяся серая в паутине лепнина и полукруглые окна без штор, с широкими подоконниками. Зинка стояла в американском вечернем платье, что видны были острые лопатки, чуть подавшись назад, вполоборота к залу, и отражение огромной белой ниши, занятой по диагонали поваленной почему-то статуей, теперь прилепливалось к ее фантомному профилю в том же окне и казалось крыльями.