Милитариум. Мир на грани

– Мысли, что ли, читаете? Или совпало? О том и думаю, откуда и зачем…

Юноша – не юноша одним движением скинул с плеч домотканую накидку, спасающую во влажных галичанских лесах от комарья, и под распластавшимся на небе солнцем сверкнула звездочка, приютившаяся на тонкой красной полоске.

– Виноват, господин прапорщик!

Часовой, осознав, в каком положении его застали на посту, смутился и замолк, насупившись.

– Не переживай, – миролюбиво и даже уважительно сказал пришелец. – Вижу, Георгия имеешь, значит – службу знаешь. Как звать-то?

– Солдат сто девяностого Очаковского полка сорок восьмой дивизии Васыль Крюков!

– За что крест?

– За японскую кампанию.

– А сам откуда?

– Звенигородский я, вашбродь, с-под Москвы.

– Из-под Москвы? Неужели взаправду – Васыль?

– Василий я. Третий месяц тут уже. На галичанский лад, значит. Кто Васыль, кто Петро, кто Славко. А столоваться, – у нас в лесу столуются. Там и начальство сейчас. В хате – другого полка офицер, зашел в гости и вздремнул с дороги.

– Зашел в гости? За двадцать верст? Ясно, Васыль. Ладно, про то, как на посту заснул, никому не скажу, но это только по первому разу. Штаб всё же, и на столе бумажки разные, смекаешь?

– Так точно! Благодарствую. Жара проклятущая сморила. От реки сном веет. Всё журчит, ручейки, речечки, солнце…

– Потерпи. Скоро дожди начнут. Тогда вспомнишь ручейки и речечки да с солнышком в придачу. Ты вот что… Что приснилось-то, расскажешь?

Солдат напрягся, по его лицу пробежала темная волна, он отпрянул от прапорщика, словно от прокаженного.

– Не помню, ваше благородие. Как есть, ничего не помню. Сон, он ведь сон и есть. Столоваться – прямо вам, шагов триста, до поляны, а там влево, увидите. А про сон не помню.

– Что ж, и на том спасибо. Сны рассказывать всякому встречному-поперечному совсем не надобно, верно?

Перекинув дерюжку через руку, насвистывая что-то легкомысленное, пришелец зашагал, так же прихрамывая, по тропе к краю леса.

– Про сон ему расскажи… – бурчал вслед часовой, почесывая в затылке. – Как тут расскажешь? Неужто прознали уже? Эх-ма… Ну и слава богу!

Деревья шевелили ветвями, будто плыли в теплом плотном воздухе. С покатых круглых вершин спускалась горная прохлада. Она перемешивалась с лесной свежестью тут, у Днестровского берега, и воспаряла обратно. Воздух был чист и пахуч, в него вплелись запахи лип, дубов, акаций, и вежливым шумом обозначал себя совсем рядом невидимый, ступеньками стекающий с вершин ручей.

Галиция. Предгорья, леса, реки, родники. Всюду целебные источники. Воды здесь с избытком. Похоже, теперь ее поболее станет, ведь слезы – тоже вода. А еще кровь. Война – она как прокаженное дерево, слезой да кровью орошается.

Двадцать четвертый корпус Восьмой армии растянулся от Галича до Чорткова, обозначив здесь южный фас Юго-Западного фронта. Он один, этот корпус, сдерживал попытки австрийцев хоть как-то помешать проведению Галицийской операции, когда российское войско опрокинуло во встречном сражении австрийцев и вышибло их ко Львову, за Станислав и за реку Сан. Сколько народу тут полегло, сколько крови – славянской, германской, австрийской, с венгерцами, моравцами, чехами в придачу. Слезы и кровь, огонь и дым. Вертятся чигири водяных млинов – карпатских мельниц, давят тяжелые жернова масло льняное и конопляное. Но сильнее есть камни. Ожили, завертелись, давят судьбы и радость людскую. Кто виноват и в чем причина? Ответа нет, только смех какой-то сквозь камень и сквозь землю, будто из-под ног, идет вместе с гулом кавалерийской атаки, с тяжкими вздохами разрывов. А на поляне, под поникшими огромными ивами, в солдатском кружке пелась песня. Новая война лишь начиналась. Жернова только разгонялись, шершаво дребезжа по разбитым дорогам обозами и пушечными колесами, клубясь паровозным дымом, неся в теплушках к фронту всё новые и новые полки и дивизии. Но скоро настанет время петь песни и об этой войне, а пока – о прошлых битвах и о славе выводили песенники:

– Рвались, грызя железо, кони в огонь турецких батарей. Неслись в атаку эскадроны лихих драгун-богатырей.

– Ага! Разведка пожаловала! Вовремя, – приветствовал его появление подпоручик, сидевший ближе остальных у входа на поляну.

– Мы вас еще позавчера ждали, – хмуро приветствовал старший по званию из офицеров, находившихся на поляне. – Проходите, прапорщик, не стесняйтесь. Тут у нас и кухня, и преферанс, и даже спальня, если вам угодно, лавки видите, какой ширины? Не удивляйтесь, что о вашем прибытии заранее извещены, сорока на хвосте принесла.

– Я не удивлен. Прапорщик Виктор Славин. По распоряжению штаба армии к вам, – отрекомендовался прибывший и протянул сложенный вчетверо бумажный лист, – вот предписание, Георгий Григорьевич.

С минуту старший по званию молчал, вглядываясь в примечательное лицо нового офицера, пытаясь угадать, каким образом возникли эти шрамы и как может это характеризовать человека. Ивовые ветки, слегка колышась, также изучали его, пробегая по щекам и по лбу тенями.

– Вы ошиблись. Георгий Григорьевич Ефимов отбыл в штаб дивизии.