Милицейская сага

Дело в том, что Лисицкий неожиданно для всего города "подвинулся" на национальном вопросе. Некоторое время назад, начитавшись изъятой самиздатовской литературы, старший лейтенант милиции Лисицкий торжественно объявил себя поляком. И с тех пор при всяком удобном, а чаще неудобном случае плакался о тяжкой доле несчастного своего народа, распятого пактом тридцать девятого года между фашизмом и сталинизмом. Заинтересовавшемуся инспектору политуправления Лисицкий попросту и без затей объявил: "В этом затхлом городишке всего два порядочных человека: я да Тальвинский. И оба, кстати, поляки".

Произошло это как раз накануне дня, когда в очередной раз решался вопрос о повышении Тальвинского в должности. И хотя примчавшийся в инспекцию по личному составу

Тальвинский безусловно оправдался, что никакой он не поляк, а самый что ни на есть заматерелый русский и даже представил какие-то дополнительные метрики на бабку, назначение на всякий случай "прокатили". Озверевший Андрей прямо из "предбанника" дозвонился к котовцам и пригрозил при случае набить морду. На что Лисицкий, известный своей вспыльчивостью, лишь кротко вздохнул: "Ну, что делают сволочи? Нас, поляков, всего ничего, и то норовят лбами столкнуть. Вот он, великодержавный шовинизм в действии. А приезжай-ка, дед, в самом деле. Я тебя манифестом "Солидарности" побалую. Недавно отксерокопировали".

Тальвинский бессильно швырнул трубку.

Когда же при случайной встрече в людном коридоре УВД Лисицкий выбросил вверх сжатую в кулак руку и громогласно поприветствовал его: "Аще польска не сгинела!", - Андрей сдался. Отведя неугомонного опера в сторону, признался, что он действительно поляк. Но поскольку для номенклатуры - это непозволительная роскошь, то поляк он тайный. Куцим объяснением Лисицкий неожиданно удовольствовался и с тех пор при встречах ограничивался многозначительным подмигиванием. Встреч с ним предусмотрительный Андрей старался, понятное дело, избегать.

Чекин, хорошо знавший и Лисицкого, и родителей его, тамбовских обывателей, как-то не выдержал:

- Коля, и на хрена тебе вся эта галиматья?

- Знаешь, дед, так тошно иногда. Просто невмоготу, - простодушно объяснился Лисицкий.

- Вот еще пытаюсь предков на иудейские корни расколоть, - доверительно сообщил он. - Оченно я сионизму привержен.

Этот-то человек и курировал по линии ОБХСС Центральный колхозный рынок, вокруг которого роились представители братских закавказских республик.

- Не пойду, - решительно повторил Тальвинский. - Да мне под нож легче.

- Можно, конечно, и не ходить.

- Не подначивай... Слушай, а если Виталика пошлем?! Парень очень толковый. Проинструктирую! Прямо сейчас и направлю.

- Мы ж его в ИВС планировали, Меденникова освобождать. - Завтра в ИВС. Ничего с выпендрюжником этим не сделается. Помаринуется лишние сутки, глядишь, поумнеет. А по Лавейкиной срок подпирает. Тут - если повезет, выйдем на новые эпизоды. Нет - отрублю концы и - в суд, с глаз долой. Но хоть совесть очистим. Так как, Александрыч?

- Ну, Виталика так Виталика. Тем более шансов-то за пару дней найти этого Тариэла, расколоть, обставить доказательствами, чтоб дело продлить, и впрямь с гулькин фиг.

Благодарный Андрей поднялся:

- Ты не забыл, кстати, что вечером у нас мероприятие. По случаю моего... - Ты, кстати, там, на аттестации, держись смирно. Клыками не больно клацай. - Так нет их боле. Повыдрали.

- Ну, зубами не скрипи.

- И зубы поистерлись.

- Тогда, стало быть, и впрямь дозрел до начальника. Короче, постучи-ка по дереву.

-Тьфу-тьфу. - Тальвинский с чувством впечатал костяшки пальцев в собственный лоб.

5.

... Лавейкина сидела всё в той же скорбной позе, в какой оставил её, уезжая в прокуратуру, Тальвинский. Она издалека заслышала приближение следователя. Да и невозможно было не услышать. Веселый бас Тальвинского бежал впереди него, словно породистый пес, упреждающий появление хозяина. Заслышала. Но даже головы не подняла. И склонённая покачивающаяся спина, и обвисшие руки, и давно не налаживаемая химзавивка с колючей проседью, - всё говорило о безмерности унижения и отчаяния и готовности нести тяжкий крест до недалекого уже конца.

Но увидел Андрей и другое: она напряжённо ждала, кем-то настроенная на безусловное скорое прекращение уголовного дела, готовая торжествовать, но и страшащаяся непредсказуемого нрава следователя.

- Заходите, - он открыл дверь, приветливо кивнул сидящему за свободным столом Морозу и этим же жестом предложил ему вникать в происходящее.

Шаркая отёчными ногами, втиснутыми в бесформенные боты, Лавейкина тяжело остановилась посреди кабинета.

- Слушайте, вам не надоел этот маскарад? - Андрей рассматривал полинялую её красную кофточку, перекрещённую на спине слёжанным, в скатанных ошмётьях пуха платком. - Что вы сюда, как на помойку, ходите? Помнится, в магазине на вас тряпки куда поприличней были.

- И детям зареку, - невнятно, слизывая потекшие обильно слёзы, забормотала Лавейкина. - Будь оно все проклято. И тряпки эти, правда ваша. И чтоб ещё когда в торговлю...