Миллиард секунд

Чуть отклоняюсь в сторону и вижу лицо моей девочки. Счастливое, с искрящимися глазами. Моя девочка. Моя маленькая. Боже, она жива!

Она жива…

Не чувствую, как меня удерживают за плечи, и как один кивок Эльвиры Викторовны останавливает санитаров от того, чтобы вывести меня отсюда как преступника.

— Выйдите и не мешайте проводить операцию! — повышенный голос врачихи отрезвляет и заставляет поддаться указаниям.

Встаю, как и в прошлый раз, напротив окна в предбаннике. Другие сотрудники заходят в операционную и присоединяются к операции, но я не смотрю на них. Никуда не смотрю, кроме моей малышки.

Дежавю. Ощущение, что проходил через все это. Через этот взгляд, через волнение и мольбу о спасении Евы. О том, чтобы никто не пострадал, чтобы ребенок остался жив.

И чтобы мы не расстались, когда только-только вернули друг друга…

Не знаю, что вчера было, — сон или реальность. Сейчас реальность или сон? Я совсем запутался, ничего не понимаю. Все так же гляжу на улыбающуюся девочку, лежащую пластом на операционном столе, на врачей, выполняющих свою работу. Вслушиваюсь в тихую речь, в сигналы аппаратов.

И всеми силами надеюсь, что не произойдет то же самое, что и в прошлый раз…

— Пульс падает! Вытаскиваем!

Но все повторяется с точностью как в том сне. Как вчера, когда из глаз любимой уходила жизнь… Она уходит и сейчас… Нет! Только не это!

— Ева! — в этот раз не стою на месте, бегу снова к двери. — Ева! Не умирай!

— Уберите отсюда этого ненормального!

— Не хочу! Отпустите! Ева! Ева!

Чувствую сопротивление. Кто-то хватает за руки, уводит из операционной, из самого предбанника. Но я не сдаюсь. Пытаюсь вырваться. Не могу сидеть тут. Не могу находиться в холодном коридоре, пока там, за стеной, повторяется самый страшный кошмар в моей жизни.

— Верните мне Еву! Верните!

— Блин, он опять забежит. Связывай.

Эй! Какой связывай! Охренели, что ли? Где моя малышка? Оставьте меня, блядь!

Однако я проигрываю троим мужчинам и сижу сейчас в этом дурацком коридоре, на тех же лавочках, что и год назад, со связанными за спиной руками. Бинтами. Они вроде хрупкие, но что-то не особо поддаются моему сопротивлению, как бы ни старался. Сука! Ева! Если она умрет, я засужу этих уебков за все! Только попробуйте не вернуть мою девочку живой и невредимой!

Ничего не остается кроме ожидания. Считаю секунды, минуты. Время длится вечность. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем из операционной кто-то вышел. Вырываться из оков бесполезно — слишком сильно затянули. А внутри все бушует, разгорается, взрывается подобно бомбе.

С ума схожу после недавнего кошмара. После того, как она однажды умерла. Как из ее глаз ушла жизнь и больше не вернулась. Блядь!

Как она? Где она? Она не может умереть. Снова. Как все. Я не могу остаться один с… ребенком? Блядь, Ева, живи! Я не выдержу без тебя! Живи, поняла меня? Живи!

— Ну что, успокоились, Олег Дмитриевич? — надо мной появляется Эльвира Викторовна. Без перчаток. С опущенной маской. И усталостью на возрастном лице.

Где Ева? Что с ней?

— Да жива она, жива, успокойтесь! У вас сильная девочка, вцепилась за жизнь как ненормальная.

Боже… Она жива. Моя малышка жива.

Большой и громкий выдох тут же выходит из легких.

— Я могу ее увидеть?

— Можете. И ее, и ребенка. Но при условии, что не будете играть в психа, как во время операции. Вы вообще понимаете, что чуть не сорвали мне работу? Она из-за вас умереть могла!

— Извините, просто…

— Что — просто? — не перестает отчитывать женщина, как нашкодившего мальца. — В следующий раз приходите с успокоительным.

С чем хотите приду, хоть с успокоительным, хоть с ящиком пятизвездочного коньяка, лишь бы моя девочка жила.

— Спасибо… — единственное, что вырывается из меня.

— Да не за что, Олег Дмитриевич.

Женщина устало разрезает мои оковы, заставляет надеть медицинскую броню и провожает к палатам интенсивной терапии. В одной из них лежит Ева. Живая. Утыканная множеством трубок, но живая. С потускневшими темными глазами. Уставшими. Немного бледная, но врач заявила, что это временно. Ей просто нужно прийти в себя.

— Олежа… — тихо-тихо шепчет Ева, едва шевеля губами. Почти как накануне ночью, но уже более слабо.

— Ты меня очень сильно напугала, — сажусь рядом с моей девочкой.

— Но ведь все хорошо, правда? Как Ева? — смотрит на меня перепуганными глазами.

— С ней все в порядке, — подсаживаюсь еще ближе и глажу ее по голове, пропуская между пальцами пряди длинных волос. — Никогда больше так не делай.

— Как?

— Не рожай.

Глупо просить об этом, слишком глупо, даже сам улыбаюсь своим словам вместе с Евой. Жива…

— На все воля судьбы, любимый. Ты тоже никогда так не делай.

— Как?

— Не уезжай, — в ее тихом голоске появляются нотки мольбы, а ее обтыканная рука аккуратно перемещается на мою ладонь и цепляется за нее.

— Не уеду.

В этот раз мы не заснули в одной кровати, через несколько минут меня выпроводили отсюда. Но ровно через десять суток после наблюдений за Евой и нашей дочкой нас выписали и пожелали крепкого здоровья. Вряд ли после той ночи оно станет крепким, вряд ли нервные клетки восстановятся в моем организме, но все это не важно.