Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft

Надеясь на лучшее, мы написали президенту компании на бланке своей старой фирмы Traf-O-Data, сообщив, что у нас на руках есть готовый к употреблению Бейсик. Не получив ответа, мы решили позвонить.

– Говорить будешь ты. Ты старше, – объявил Билл.

– Нет, ты говори, ты лучше в этом разбираешься, – возразил я.

В конце концов, договорились так: Билл позвонит, но назовется моим именем. Когда дойдет до личной встречи с руководством MITS, решили мы, поеду я. Я тогда отпустил бороду и по крайней мере выглядел взросло, а Билл, хоть и разменял третий десяток, все еще походил на второкурсника.

– Эд Робертс.

– Говорит Пол Аллен из Бостона, – сказал Билл. – Мы уже заканчиваем Бейсик для «Альтаира» и хотели бы его вам показать.

Я восхищался наглостью Билла; беспокоило одно: не слишком ли он погорячился – ведь у нас не было написано еще ни строчки кода.

Робертс заинтересовался, но у него было по десять подобных звонков на дню. Биллу он сказал то же, что говорил всем: первый, кто войдет в его кабинет в Альбукерке с работающим Бейсиком в руках, получит контракт на «Альтаир». (Сам Эд впоследствии, вспоминая эту историю, говорил в своей неподражаемой манере, что выбрал Бейсик, потому что «на нем можно любого идиота научить работать за пять минут».)

Сейчас пока, сказал он, делать нечего. MITS еще отлаживает карты памяти, нужные для демонстрации работы Бейсика на «Альтаире». Машина будет к нашим услугам через месяц.

Весь разговор занял пять минут. Билл повесил трубку, и мы посмотрели друг на друга. Одно дело – говорить про язык для микропроцессора, другое – написать его. Позже я узнал, что инженеры MITS вообще не верили, что возможен Бейсик для 8080-го.

Будь мы с Биллом постарше или поопытнее, задача, стоявшая перед нами, могла бы нас подавить. Но мы были молоды и зелены, поэтому верили, что справимся.

Глава 2 Корни

В выпускном альбоме 1940 года школы Анадарко в центральной Оклахоме помещены два портрета в четверть страницы – лучший ученик и лучшая ученица. Кеннет Аллен, с зачесанными назад светлыми волосами и с квадратной челюстью, смотрит прямо в камеру, уверенно улыбаясь. Эдна Фэй Гарднер – кудряшки обрамляют круглое личико. Даже на черно-белом фото ее глаза сияют.

Мне очень хорошо знаком этот взгляд. Маме сейчас 88, она постарела, но глаза все так же лучатся энергией.

Мои родители росли в трудные времена – они повзрослели, когда мир вступил в войну; у них были идеи и мечты, но получили они немного. В Анадарко, маленькой столице округа, с населением 5579 жителей, в семидесяти милях к юго-западу от Оклахома-сити, они подвизались в разных сферах. Живая и изящная студентка, всеобщая любимица, певшая во всех музыкальных группах, мама ночами работала в библиотеке; работа отвечала ее мечте: прочитать хотя бы по одному роману каждого великого писателя в мире. «Сэм» Аллен, президент ученического совета, играл центра в университетской футбольной команде и блистал на гаревой дорожке (прозвище он получил в честь знаменитого в те годы барьериста, «Летучего Сэма»). Он постоянно тусовался в компании, по крайней мере пока не начал захаживать в библиотеку. Папа любил приключения и вестерны, но его привлекали не только книги. Однажды он появился на пороге маминого дома, собравшись пригласить ее на выпускной.

У него ничего не вышло. Папа стоял, вертя в больших руках шляпу, а мама трещала о книгах, прочитанных в последнее время. Она росла с четырьмя старшими братьями и не смущалась в обществе мальчиков. Ей даже в голову не пришло спросить, ради чего папа пришел. Смущенный и красный как рак, он развернулся и побрел домой, кляня себя.

Так и не узнав ничего, мама отправилась на выпускной с подругами, без парня, и замечательно повеселилась.

Три года спустя мои родители обручились.

Впервые приехав к родственникам в Анадарко, я поразился их акценту. Моим родителям было уже под тридцать, когда они уехали из Оклахомы пытать счастья, но я ни разу не слышал у них ни следа этой гнусавости или растянутых гласных. Мама рассказала:

– Мы просто решили, что будем говорить на правильном английском; так и сделали.

Они присоединились к послевоенному исходу и направились в Калифорнию, а затем – в Сиэтл, оставив старую жизнь за спиной. Думаю, они хотели чего-то большего, чего-то важного для себя и будущих детей.

После моего появления на свет в 1953 году мама снова пошла учительствовать в четвертом классе школы Равенны на севере Сиэтла. Милая и дружелюбная, ценившая шутку, Фэй Аллен учила детей так, что бывшие ученики и десять лет спустя останавливались на улице, чтобы ее обнять. Она читала вслух с безупречной дикцией и прерывалась в самый кульминационный момент, так что дети не могли дождаться следующего дня, чтобы услышать продолжение. Я испытывал то же самое, когда, лежа в кроватке, умолял прочитать еще главу из «Новых Робинзонов». Мама ушла с работы после рождения моей сестры Джоди (она на пять лет младше меня) и, кажется, переживала.

– Мне очень нравилось учить, – говорила она. – Это ведь даже не работа. Это жизнь.