Миллиграммы счастья

Маша умеет сделать так, что к концу дня все лежат как мертвые. Однажды на детском празднике у меня в гостях была многодетная мать, которая считала себя крупнейшим экспертом по детям. Макаренко со Споком и Крупской в одном лице. Она безапелляционно заявляла, что справится хоть с целой группой детского сада, а я просто ничего не понимаю в детях. Я, конечно, обиделась и попросила ее приглядеть за трехлетней на тот момент Машей. Через полчаса я наткнулась на мать-героиню, которая мыла посуду на кухне.

– Зачем? Я посудомойку поставлю! – сказала я.

– Я тут пять минуточек постою, всего пять минуточек, – сказала мать-героиня.

– Уже помыла? Пойдем играть! – На кухню залетела Маша.

Мать-героиня вжалась в мойку и выронила тарелку.

Муж ушел гулять с Симой и Машей. Я-то смылась с горки в тот момент, когда Сима скатилась четыре раза, а Маша – восемь.

Дочь сидела на снегокате и говорила: «Я тут пять минуточек посижу». Но подбежала Маша и велела всем кататься. Я переживала, что старшие дети нечаянно собьют маленькую девочку, но Маша дожидалась, когда старшие дети быстренько скатятся, и врезалась в них на полном ходу на ледянке.

– Маша, тормози ногами, умоляю! Если не будешь тормозить, ледянка поедет быстрее, – причитала я.

– Ух ты! Здорово! – обрадовалась Маша и перестала тормозить.

– Все, устала, – объявила она, пройдя пешком не меньше километра, – будем тут играть, пока я не отдохну, – сказала девочка, остановившись на детской площадке, поглядывая на здоровенную горку, на которую даже старшие дети залезали с трясущимися коленками.

– Пора домой обедать, – напомнил мой муж. – Давай я тебя понесу.

– Как это? – Маша отвлеклась от покорения горки.

– На плечах, – ответил он.

Домой Маша проехала всю дорогу на его шее, пришпоривая, чтобы шел быстрее.

Домой они вернулись отнюдь не как после тихой воскресной прогулки. Муж еле дышал, Маша – свежая и отдохнувшая – с новыми силами бросилась играть, Серафима пристраивала в коридоре снегокат, который тащила всю дорогу домой.

Пока малютка прыгала через скакалку, рискуя сбить люстру, Сима с папой лежали пластом и даже есть уже не хотели.

Маша при этом невероятной красоты блондинка с голубыми глазами. Ангел во плоти. Смотрит так, что душу этой девочке отдашь.

– Ты хочешь сестричку? Такую, как Маша, – спросила я дочь.

– Нет! Я не справлюсь, – ответила серьезно Сима.

* * *

Сима попросила проколоть уши, когда ей исполнилось семь лет. В салоне дочери предложили на выбор сережки – и с красным камушком, и с зеленым, и крошечные звездочки. Прокол пистолетом – и через минуту она сидела в сережках. «Тебе тоже так прокалывали?» – спросила Сима.

Мне прокололи уши после третьего класса, у бабушки в деревне, куда я приехала на каникулы. Соседка с ужасом воскликнула: «Как? У девочки не проколоты уши!» – и немедленно потащила меня к тете Карине. У нее собралось много женщин с девочками. Большинству «клиенток» едва исполнился годик. И меня все жалели: бедная девочка, уже девять лет, а уши не проколоты. Тетя Карина вообще-то возглавляла местный кружок кройки и шитья, а также вязания крючком, и, видимо, поэтому считалось, что ей можно доверять прокалывать уши цыганской иглой.

Она долго цокала языком и возмущалась: как можно ребенку уши не проколоть? Уже бы столько сережек золотых было в приданом! А так у бедной девочки золота совсем нет. Тетя Карина дернула меня за мочку и начала тереть двумя пальцами – большим и средним. Терла так, что ухо я вообще перестала чувствовать. Если честно, я чуть не описалась от страха – думала, что тетя Карина ухо мне оторвет.

Иголку – здоровенную – она подержала над свечкой, и тут мне стало совсем плохо. Я уже хотела сбежать, и сбежала бы наверняка, но тетя Карина держала меня за ухо, как клещами, а оставаться без ушей как-то не хотелось. Как мне кололи второе ухо, я не помню – упала в обморок. Тетя Карина пояснила: это потому, что «поздно». И мамы малышек закивали – да, лучше вообще до года проколоть.

Поскольку своих золотых сережек у меня не было, тетя Карина вдела мне в уши какие-то нитки. И клацала ножницами, чтобы обрезать после узелка. От клацанья я опять потеряла сознание. Нитки нужно было непременно протягивать, чтобы не «проросли», как сказала тетя Карина. Протягивать было больно, но еще страшнее было представить, как в ухо врастет нить.

«Ничего, скоро у тебя много золота будет», – пообещала тетя Карина. Что такое «много золота», тем более в ушах, а не в сундуках, я не очень понимала, и успокоение получилось так себе. Я все лето проходила с нитками в ушах, которые, естественно загноились. Зато я на всю жизнь избавилась от желания что-либо себе еще прокалывать – сразу тетю Карину вспоминала.