Миллион

— Тьфу… Прости Господи! — выговорил князь. — Хоть глаза протирай. Обморочил…

— Да-с. Это точно… — заговорила хозяйка. — Завсегда все этак… Уж простите. Мы не знали…

— Так ты калмык… Калмычонок? — невольно выговорил князь, как бы все еще не веря своим глазам и желая убедиться вполне, что красавица девушка исчезла как виденье, а ее место заступил калмычок.

— Я-с… Виноват… Детей веселил… — проговорил калмычок развязно, но простодушно.

— Удивительно. Я таких никогда не видывал. Удивительно, — повторял князь. — Все калмычата — уроды. А этот — прелесть какой… А глаза-то… глаза…

— Диковинный, ваша светлость… Я говорю, жаль, что он девушкой не уродился. Свое бы, поди, счастье нашел.

А князь молчал и все смотрел на калмычонка. Ему показалось, однако, необъяснимым — каким образом он мог так глупо ошибиться и начать ласкать как девочку простого калмыка. И вдруг ему пришло на ум простое подозрение: «Что, если старый Саблуков держит в доме татарку, одетую калмычкой? Такие примеры бывали нередко».

— Так тебе имя Саркиз? Ты калмык Саркиз? — спросил наконец князь, усмехаясь своему подозрению.

— Я Саркиз, ваша светлость.

— Ты, щенок, креститься не хочешь?

— Нет, не хочу! — смело ответил тот.

— Вот как?.. Почему же это? А?

— У меня своя вера есть! — бойко отрезал Саркиз. И его оригинальные глаза смотрели на князя прямым, открытым взглядом, отчасти наивно-смелым.

Князь видел, что это не напускная дерзость избалованного нахлебника, а совершенно естественная самоуверенность, глубокое сознание собственной силы.

— Да твоя вера туркина, а не Христова, — сказал он, улыбаясь. — Это не вера…

— Магометов закон. Не хуже других… — отрезал Саркиз.

— Ах ты…

И князь чуть было не ругнулся.

— Ах ты… прыткий… Скажи на милость, — поправился он.

— Магомет был пророк великий, посланец Божий, — заговорил Саркиз серьезным голосом. — Но он не говорил, что Он Сын Божий, и миряне его за такого не стали считать…

И, помолчав мгновение, красивый калмычонок прибавил:

— Учение Магометово почти то же, что и Христово. В нашем Коране, почитай, половина учит тому же, что и Христово учение. Коли изволите, я вам укажу и поясню.

Князь не зная, что ответить. Удивителен был чрез меру этот калмычонок, который сейчас тут в барынином платье паясничал на потеху детей, а теперь звучным, серьезным, хотя особенно мягким, точно женским голосом толкует о вероучении Корана.

— Вот он у вас какой? — нашелся только выговорить князь, обращаясь к хозяевам.

— Диковинный, ваша светлость… — отозвался Саблуков. — Умница.

— Сколько раз из беды выручал… — вставила робко хозяйка свое словечко.

— Как тоись выручал?

— Советом, — объяснил Саблуков. — Как у нас что мудреное — мы к нему… И никогда еще дурного или малоумного не заставил нас учинить. Завсегда развяжет всякое дело на удивление. Талан. Мы за то его и любим как родного и не трогаем. Не хочет креститься, ну и Бог с ним. А поступлениями он все одно что христианин, только молится да постится на свой лад.

Светлейший покачал задумчиво головой, но не словам Саблукова, а на свои мысли…

«Чуден!.. Чудное бывает на свете! — думалось ему, глядя на стоящее пред ним оригинальное существо. — Кого иногда Господь-то взыщет. Если он и впрямь калмычонок, купленный, поди, на базаре каком-нибудь в Казани или Астрахани! И умен, и красив, и речист, и смел… А все это пропадает и пропадет… Для калмыка приживальщика и шута — такое лицо не нужно. Ум и таланы тоже почти не нужны. Природа одарила и подшутила — сделала человеком, как ему быть следует, а в люди выйти не дает… Что он? Татарчонок!»

— Ну, Саркиз, ты, голубчик мой… явление чудесное. Видимое объявление чудес природы на земле, — медленно выговаривал светлейший, как бы подыскивая слова для выражения своей мысли. — Тебе надо называться не Саркиз… а Каприз. Каприз Фортуны.

Саркиз глянул вельможе прямо в глаза, и князю почудилась вдруг в красивых глазах его и на хорошеньком личике дымкой скользнувшая печаль.

— Ты знаешь ли, что я сказываю? Что такое Фортуна?

— Знаю-с.

— Знаешь? А ну-ка, скажи… Скажи…

— Что же сказать?.. Фортуна наименование таких непредвидимых удач ли, напастей ли — кои с человеком сбываются… Фортуна, сказывают в шутку, — баба молодая да шалая. Порох девка. Творит не ведает что… Бегает по миру без пути, творит без разума. Что учинила учерась — не помнит; что учинит наутро — не знает. Да что… Так надо пояснить: она, стало быть, на удивление всему миру мудреные и неразгаданные литеры пишет… вилами по воде…

— Что? Что? Что?.. — медленно проговорил князь, пораженный ответом.

Саблуковы начали смеяться добродушно, очевидно принимая слова любимца за болтовню. Гурьба детей тоже весело усмехалась тому, что их Саркизка князю докладывает так бойко и речисто.

— Как вилами по воде?.. — повторил князь.

— От многих удивительных на свете делов Фортуны, — выговорил Саркиз серьезным и отчасти грустным голосом, — не остается ничего… Пшик один.

— Пшик?