Миллион лун

— Начну с предисловия. Однажды утром я задался вопросом об истине. Истина звучала так — на любой планете, с пригодными условиями для жизни, рано или поздно зарождается жизнь. Согласитесь, истина неоспорима. Если жизни суждено зародиться, значит так оно и будет… помню, в то утро я как раз стоял в ванной комнате в номере одной похожей гостиницы и умывался… холодная была вода, а в голову лезли всевозможные идиомы… так вот, облачив истину в форму, я подумал о том, как бы обратить ее в чушь. И обратил — на планете, где есть условия для жизни и существует жизнь, не может быть жизни.

— Вот это чушь, — буркнул Степа, — всей чуши, которую я когда-нибудь слышал, чушь!

— Что-то я не очень понял, — сказал я, — как так?

— В этом и заключается изучение чуши. Представляете, мне нужно было доказать, что существуют планеты, на которых есть условия для жизни, есть сама жизнь, но фактически ее там быть не может.

— И доказали?

— Пока нет, — покачал головой профессор, — но из общей идеи истины и чуши я вывел еще и парадокс, которым в данный момент занимаюсь на примере вашей планеты. Как сейчас помню, стою я, значит, вытираюсь мягким розовым полотенцем и вдруг — гениальнейшая мысль! А что если существуют планеты, подумал я, где есть условия для жизни, есть сама жизнь, и она там даже может существовать, но вот каким образом существует — неизвестно!

— То есть нужно зреть в корень, да? — скептически закончил Степа.

— Нужно мыслить образно, — самозабвенно продолжил профессор Беттон, — спустя месяц я теоретически доказал существование подобных планет, а еще через год открыл вашу Землю и теперь занимаюсь ее изучением. Весьма интересный парадокс, спешу вам доложить.

— А теперь можно простым человеческим языком объяснить, в чем все-таки заключается парадокс, — попросил я.

— На вашей планете, юноша, были все условия для возникновения жизни, — начал профессор, похлебывая кофе маленькими глотками, — и она возникла, что вполне логично. Даже более того, жизнь развилась до уровня самосознания и мышления, приняла практически совершенную форму. И вот здесь заключается тот самый парадокс. Как это произошло?

— Есть такое слово — эволюция… — начал Степа, вкладывая в слова весь сарказм, на который был способен.

— Хочу заметить одну важную деталь, — прервал его профессор Беттон, — разрабатывая парадокс, я отталкивался от некоторых неоспоримых истин Вселенной. Во-первых, есть такая истина — при соединения двух разных предметов, веществ или какой-нибудь материальной основы всегда возникает что-то третье. Например, водород и кислород в нужной пропорции образуют воду. Или, скажем, огонь и вода образуют пар. На любой развитой планете Вселенной эта истина принимается бесспорно, потому что если бы нельзя было образовать из двух веществ третьего, то не было бы логического развития. И только на Земле эта истина нарушается постоянно. От слияния двух существ всегда появляется либо первое, либо второе. Либо женщина, либо мужчина.

— Но ведь мужчина и женщина — это одно существо, — сказал я.

— Вы ошибаетесь, юноша. Мужчина и женщина даже внешне очень сильно различаются. Я не говорю уже о внутренних различиях. И все же, когда вы совокупляетесь, да простят мне это слово, то у вас ничего нового не возникает. Все одно и то же… И не надо возражать и говорить, что каждая личность индивидуальна и носит в себе какие-то новые изменения. Оглянитесь назад! Вы, юноша, точно такой же мужчина, каким был ваш дед, прадед, или какой-нибудь римский гладиатор! Вы не производите ничего нового, ваша жизнь стоит на месте! И все же она развивается. Парадокс налицо.

— Если бы у меня было время хорошенько подумать, я бы нашел, что возразить, — сказал я, — наверняка вы что-то упустили.

— Буду рад, если вы что-нибудь вспомните, — профессор Беттон выудил из кармана визитку и положил передо мной, — звоните в любое время. Я обязательно укажу вас в своем докладе.

Я молча допил чай и доел сухофрукты. Степа делал вид, что ему пора уходить, но из-за стола не выходил. Потом я сказал:

— Знаете, профессор, мне кажется, что вы забыли один важный фактор.

— Какой же? — заинтересовался профессор Беттон.

— Развитие может происходить не только на внешнем, но и на внутреннем уровне. Так сказать, внутренняя эволюция.

— Интересный термин. Сами выдумали?

— Сам. Только что, — признался я, — знаете, что это означает? Хоть мы и производим себе подобных раз за разом и внешне никак не изменились, но мы эволюционировали на уровне сознания. Тот же самый римский гладиатор, о котором вы упоминали, вряд ли умел считать до десяти, если вообще знал, что такое цифры, а вот средневековый рыцарь считать уже умел, но был уверен, что Земля — это центр Космоса. А я умею и считать, и знаю о том, что Земля круглая, и вот совсем недавно узнал о том, что существуют другие миры. Может, внешне я похож на гладиатора, но внутренне я давно опередил его в развитии.

Профессор Беттон отставил кружку с кофе в сторону и молча протянул мне руку. Его глаза за очками слезились.