Миллион миллионов, или За колёсиком

Терёхин молча загасил сигарету, взглянул вверх на бледную предвечернюю луну. «Надька хвастала», — еле слышно уронил он. При этих словах Зубко дернулся, как укушенный, судорожно со всхлипом вздохнул. Польских, наоборот, сделался как каменный, застыл, только еле слышно шевельнул губами: «Что?» «Говорила, спираль у неё золотая…» «Спираль? — не понял Польских, — какая ещё, блин, спираль?.. Ага?! — Наконец до него дошло. — Спираль… Вон чего. Золотая. Тебе говорила?» «Ну не тебе же», — скривился Терёхин. «Ага! А хулишь ж ты с тех пор молчал, а? Может, сам хотел сходить?! Чтоб не делиться?!» — Польских встал и пошёл на Терёхина. Тот вскочил, громко закричал, сбиваясь на фальцет: «Дурак ты, Поль! Мудила!» В его крике было столько обиды и слёз, что Польских понял, что перегнул палку. Он разжал кулаки и снова опустился на землю. «Ну ладно, всё. Хорош, блин, закончили. Чего делать будем?» «Да понятно чего. — Терёхин тоже сел. — Завтра с утра двинем на место. Ну, там… Короче, возьмём. После цыганам на трёх вокзалах загоним, я знаю где. Отдашь Фашисту долг. И все дела».

Зубко, молчавший до сей поры как топор в пне, открыл рот, заголосил: «Э-эй, робя! Я не понял! Куда двинем, какая спираль?! Вы что, в натуре, ебанулись оба?!» Польских упёрся в него тяжелым, невидящим взглядом: «Двинем куда надо двинем, понял? Какая спираль, я тебе, дрищ обоссанный, после объясню какая, понял? Сейчас — по домам. Завтра в семь утра на этом месте. Пожрать я захвачу».

Наутро они доехали на электричке от Казанского вокзала до Люберец. После ещё долго добирались автобусом. Дальше пошли по просёлочной дороге пешком. Впереди по-спортивному упруго с маленьким рюкзаком за спиной шагал Польских. За ним семенил в сильном волнении Зубко. Замыкающим плёлся Терёхин, с каждым отрезком пути делавшийся всё смурнее и смурнее. Проходя через дачный посёлок, Терёхин тормознул и подвалил к мужикам, стоящим в очереди к киоску, там с ранья торговали в разлив дешёвым портвейном. Пошептавшись с одним-двумя, он сообщил Польских и Зубко, что местные мужики согласились взять для них сколько-то красного, что вот он немного задержится и бегом догонит приятелей, и что у них будет чем оттянуться после трудной работы. Зажав в кулаке собранные промеж троих два рубля с мелочью, Терёхин подался к киоску, Польских и Зубко двинулись дальше.

Они, не спеша, миновали посёлок, перешли по мосту через речку, вступили в зону расположения пионерских лагерей. Ещё немного и перед ними встали запертые железные ворота с дугообразной надписью поверху: ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ «ИСКРА». Польских заглянул в щель между створами: «Зуб, вон наш отряд, всё закрыто на хер, линейка вон… Последнее было лето, Зуб, больше всё, вышли мы из пионерского возраста». И громко пропел-проорал: «Прощай! пионерское! лето!» «Ай-ай! Ой-ой! Это-это!» — размытым эхом отозвалось в обезлюдевшем редколесье. Зубко сник, засуетился: «Поль, пойдём быстрей уже, а?» «Пойдём, пойдём, — Польских внимательно вгляделся туда, откуда они пришли, — что-то Трёхи не видать…» «Да догонит, куда он денется? — Зубко потянул приятеля за рукав. — Раньше начнём, раньше кончим».

Они обошли лагерь, углубились в загустевший лесок и вскоре оказались на небольшой поляне со старым кострищем посреди. «Красиво тут», — сказал Польских, крутя головой во все стороны. «Красиво, — задумчиво согласился Зубко, глядя на зелёно-жёлто-красный лес, — а тебе не страшно, а Поль?» Какая-то птица громко щёлкнула в тишине, в ответ всполошилась, загорланила другая. «Где лопата?» — грубо спросил Польских. «Там же и прикопана, где ей ещё быть?» — Зубко указал рукой на противоположный край поляны. «Ну и что этот придурок?! — во весь голос шумел Польских, идя через поляну. — Куда этот козёл делся, а Зуб?!»

Они отыскали лопату, закурили. «Где то место?» — озабоченно спросил Польских. «Да вот оно, считай под ногами, — Зубко ткнул лопатой в еле видный холмик между двумя берёзами, присыпанный палой листвой. — Забыл что ли?» «Темно было, — ответил Польских. — Да и нажрался я тогда в сиську. Ты давай, Зуб, начинай, я после».