Миллион на стене

– Я начал с сестры, – сообщил он, разглядывая свои пометки. – Она сказала, что в последний раз вспоминала о Коровине давно, в то время, когда после смерти матери мы делили картины и прочие вещички. Тогда же, возможно, обсуждала все это с двумя-тремя подругами. Но было это почти два года назад, позднее она к этому не возвращалась, ее часть наследства в доме, картины висят на стене, она ничего не продавала и не думала продавать, потому все, с этим связанное, выбросила из головы. Убедительно?

– Пожалуй, – согласился Калев.

– Муж ее тоже с тех пор, как вещи перешли к ним, на эту тему ни с кем не заговаривал, собственно, по его словам, кроме жены и меня, он это наследство и вовсе никогда ни с кем не обсуждал. Младший сын сестры утверждает, что вообще не знает, кто такой Коровин, и я ему верю. Молодое поколение… – Он неопределенно улыбнулся и продолжил: – Но со старшим дело другое. Он мне признался, что у него подружка учится в художественном училище, и он не удержался, поведал ей, кто у него дядя и какие картины остались от деда. И это случилось не так давно, на рождество как будто. Так что вот тебе одна утечка. Конечно, я не хочу сказать, что эта девушка или ее соученики – преступники, но сведения через них могли пойти дальше, не правда ли?

– Разумеется, – согласился Калев хмуро. – Ну, дальше?

– С первой женой мы уже лет пятнадцать никаких контактов не поддерживаем, – сказал Теллер. – С тех пор, как Арво школу кончил, наверно. К тому же она живет в Тарту, перебралась туда через год или два после развода, вышла замуж вторично, словом, ее кандидатуру я отвел. Со второй иначе, с ней мы время от времени общаемся, в основном, по поводу дел Камиллы, конечно. Я ей позвонил, поговорил, завел как бы невзначай речь о Коровине, она долго не могла вспомнить, мы ведь жили с ней отдельно от родителей, ходили к ним по праздникам и только… В общем, это не она. Я так думаю.

– Ясно, – сказал Калев. – Кто еще?

– Еще я вспомнил четырех человек, которым говорил о картине, двоим даже ее показывал, эти из коллег. Но понимаешь, Калев, загвоздка в том, что это было года два назад, не менее полутора уж точно, вскоре после того, как картина стала принадлежать мне или даже до… ну показывал я, разумеется, после, не при маме. Я им позвонил, никто не помнит, чтобы говорил хоть кому-то что-либо на эту тему в течение последних месяцев, сразу после того, как от меня услышал, еще может быть, но ближе к текущему, так сказать моменту, категорически нет… Единственное, среди них один мой бывший приятель, искусствовед, он теперь совсем спился, я его полгода не видел и дозвониться тоже не сумел. Вернее, не застал его, раза три звонил, говорил с женой, но до самого не добрался. Вот он мог бы спьяну в какой-нибудь сомнительной компании ляпнуть. Давно имеет привычку пить со случайными людьми.

– Все? – спросил Калев.

Теллер помолчал.

– Не совсем, – сказал он осторожно. – Не хочу грех на душу брать, но пришла мне в голову еще одна мысль. – Он сделал паузу, словно колеблясь, но потом решился. – Соседи. Точнее, один из соседей.

– Он знал о картине? Или, вернее, о том, что она ценная?

– Повидимому. Понимаешь, мои родители были в дружеских отношениях с семьей, которая жила напротив, на нашей же лестничной площадке. Отец с этим соседом ездил на рыбалку и вообще, мать с его женой тоже интенсивно общалась. Они были люди интеллигентные и представление о живописи имели. Когда отец с матерью куда-то уезжали, всегда просили их приглядеть за квартирой. Теперь старшего поколения уже нет, здесь живет сын, мой примерно ровесник, в детстве мы с ним во дворе в разные игры играли и по сей день приятельские отношения поддерживаем, иногда, особенно, когда с женой поцапается, он заходит ко мне поговорить.

– О живописи? – осведомился Калев?

– Да нет, о вещах попроще. О жизни, скажем так. В живописи он разбирается слабо, но человек с высшим образованием, общаться с ним приятно.

– За бокалом вина.

– Скорее, кружкой пива, – усмехнулся Матс. – Но о картине он тоже знал, как-то я пожаловался, что квартира запущена, а ремонт делать не на что, так он посоветовал мне продать что-либо из отцовского наследства. Не обязательно, сказал, Коровина, можно и что-то подешевле. И сейчас, когда узнал об ограблении, сразу про Коровина спросил.

– То есть ты на него думаешь? – уточнил Калев.

– Упаси боже! Нет. Но у него самого сын, с родителями живет, две дочери еще, те замужем, одна даже в Хельсинки перебралась, а вот сын тут. Разгильдяй, забулдыга, за тридцать перевалило, а ни профессии толком, ни работы, научился где-то стены красить да обои клеить и этим пробавляется. Дает объявления в газетенках, где их бесплатно печатают…

– Уже не бесплатно, – заметил Калев.