Миллион Первый

Джохар хотел, чтобы мы уехали. Шамсутдин ждал от меня ответа, а я не могла решиться… Я очень не хотела уезжать именно сейчас, тяжелое предчувствие не покидало меня. Если в первый мой отъезд, увидев Джохара, я успокоилась и поняла, что с ним ничего плохого не случится, то сейчас все было наоборот. Надвигалась какая-то черная туча, я ее ощущала не разумом, всем своим существом, я знала, что если уеду, то просто сойду с ума от беспокойства за тех, кто остался. Мне казалось, что если я буду рядом, то с Джохаром ничего плохого не случится. Я привыкла ждать его возвращения после полетов, но сказать «привыкла», значит ничего не сказать. Я ловила звук самолета в небе, прислушивалась к каждому шороху на улице и узнавала его легкие шаги, когда он только подходил к дому. Чуть заслышав, уловив в воздухе его присутствие, я стремглав вскакивала с кровати и неслась к двери задолго до его звонка. «Мне кажется, что ты всегда стоишь за дверью, — удивлялся он и тревожно вглядывался в мое лицо. — Опять не спала, круги под глазами». «А я не могу спать, когда тебя рядом нет, зато сейчас сразу усну», — счастливо отвечала я, быстро накрывая ему на стол легкий ужин, хотя его можно было назвать уже завтраком. Оказывается, все, что было раньше, было только преддверием, ступеньками испытаний к открытой настежь двери судьбы. Вот за ней дули настоящие ветры, вздымались ураганы, унося жизни, как сухие листья.

Судя по всему, нам всем предстояло пережить что-то страшное… Что мне сделать, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить удары судьбы? Сон… этот сон не выходил у меня из головы. Я там была вместе с Мовлихан, значит, нам нужно расстаться. Надо только уговорить Ваху, чтобы он ее отправил. Но Ваха долго не поддавался. «Ты же знаешь, — убеждала я его, — нас всех могут накрыть одной глубинной бомбой, если какой-нибудь подонок бросит около наших ворот хоть один «жучок». (Такие случаи уже были и Ваха это прекрасно знал.) «Здесь даже малый ребенок знает, где мы живем, недаром они с криками «Аллаху Акбар!» выскакивают на дорогу перед машинами, когда вы с Дуки проезжаете мимо». «Я хочу, чтобы Мовлихан уехала вместе с Деги и Магомедом. За Магомеда мы отвечаем перед его дядей, Ризваном, а за Мовлихан — перед твоими тремя детьми, если с нами что-то случится, она их вырастит. Дом разбомбили, коровы и быки разбежались, что ей здесь теперь делать? А детям нужна мать». Постепенно похожее на скалу неприступное лицо Вахи смягчилось, видимо, все-таки я его убедила. Джохара, я думала, убедить будет намного легче. Свободу выбора он всегда предоставлял сам и не любил никого неволить. Наоборот, глаза его потеплели, когда он услышал мое желание, видно, ему самому не хотелось расставаться во второй раз. Он согласился. Я попросила его о немногом: «Я очень хочу прочитать мое последнее стихотворение для радиостанции «Свобода». Только она говорит о нас правду, и я очень хочу, чтобы это мое стихотворение услышали в России». Джохару оно тоже нравилось, и он согласился.

Потом он сказал, чтобы Деги и Магомед собирались в дорогу. После пережитой в селе Шалажи бомбежки уже две недели они оба спали, не раздеваясь, как оловянные солдатики, в полном военном вооружении, с боекомплектами и автоматами на груди, даже тяжелые военные бутсы не снимали. Я укоряла их: «Хоть бы ботинки сняли». Деги возмущался: «А если начнут бомбить, босиком выскакивать? Пока шнурки завяжешь…» В бане мыться они тоже отказывались после того, как там их застала бомбежка. Теперь нас бомбили каждый день, но бомбы падали далеко за окраиной, с тех пор, как Джохар начал звонить, уезжая за пределы села Гехи-Чу. Видимо, авиацией был потерян ориентир.

На прощание мы с Деги легли спать вместе так же, как тогда, когда он был маленьким. Лаская, я уговаривала его уехать. Утром Деги начал вдруг плакать, чего с ним давно уже не случалось, ведь ему исполнилось почти тринадцать лет. Я долго не могла понять, о чем он так долго бессвязно говорит: «Не отдаешь ты мне свои перчатки, чтобы я из них краги сделал». Я вспомнила, зимой действительно он очень хотел у моих тонких кожаных перчаток отрезать пальцы, (такие перчатки носили мотоциклисты), а я не разрешала. «Да бери, бери, — устало успокаивала его я. — Делай с ними, что хочешь». Но он плакал все сильнее, наконец, проговорил: «Я никуда не уеду, с вами останусь». «Деги, успокойся, все будет хорошо». Я поняла, что перчатки были просто предлогом вылить слезы, скопившиеся у него внутри. Перед Джохаром ведь не заплачешь: «младший лейтенант» должен беспрекословно исполнять приказ. Бедный мой мальчик, видно, сердцем чувствовал беду. Это еще больше убедило меня в необходимости расстаться.

Я испытала нечто подобное, когда уезжала от своей бабушки Лели в последний раз. Слезы лились у меня рекой, я даже сказала, что больше ее никогда не увижу.